В Техникум я поступил, чтобы не угодить в армию. «Армия – хорошая школа, но лучше её кончать заочно». С дядей я был согласен. Мне тоже казалось, что мир интереснее того, что могли предложить казармы.
В Техникуме был только один факультет для девочек и два факультета и военная кафедра для мальчиков. Три года учёбы по методу шаляй-валяй и не бей лежачего заканчивались получением диплома техника-топографа и звания младшего лейтенанта запаса. Тогда же, в 1980 году, взрослые должны были в целом построить коммунизм.
Так личное пересекалось с общественным.
Рядом с Техникумом была Труба – Трубная площадь, Цирк на Цветном, Центральный рынок, Большой Каретный переулок и Петровка, 38. Были ещё сад Эрмитаж, в котором мы убирали мусор по субботникам, и Техникум лёгкой промышленности, в который мы ходили за чувами, ибо в нём девочки были на всех факультетах, а мальчиков не было вообще.
Мне шёл восемнадцатый год. Я искал справедливости, счастья и обязательно ту самую, с которой…
Однажды ко мне подошёл наш техникумовский секретарь ВЛКСМ и сказал:
– Романыч! (моя фамилия была Романов, и секретарь меня уважал). Вот тебе два билета на балетный вечер в Кремлёвский дворец. Будут выступать лучшие балетные артисты из Большого.
– Не понял.
– Я вижу.
– Что именно?
– Тебя. То есть сундука.
– Всё?
– Почти. Зайди к директору. В предбаннике увидишь секретаршу Илю. Пригласишь её в КДС. По поручению комитета комсомола.
И он протянул мне два билета на твёрдой лоснящейся бумаге.
Я поднялся на второй этаж и зашёл в приёмную. За столом у окна сидела золотоволосая девушка моих лет и с бешеной скоростью стучала на пишущей машинке.
– Вы Иля?
Она кивнула, не отрываясь от работы.
– Я к вам по поручению комитета комсомола. Прервитесь на секунду.
Стук оборвался и на меня буквально хлынули два синих водопада хохочущих, кипящих глаз.
– Приглашаю вас на балетный вечер в КДС.
– Когда?
Я посмотрел на билеты.
– Послезавтра.
– Как вас зовут?
– Саша.
– А меня Иля.
– Я так и думал.
– Почему?
– Друзья предупредили.
– Давайте в полседьмого у «Библиотеки»?
– Хорошо.
– Не обманете?
– А вы?
Через день мы встретились у метро «Библиотека имени Ленина». В фойе КДС я девушку наконец разглядел. Кроме золотых волос и синих глаз у неё была лёгкая фигурка, тонкие кисти рук и живое, подёрнутое как бы хмелем загадки личико. Именно личико, а не лицо. Вообще в моей новой знакомой было что-то уменьшительно-ласкательное. Что-то от ребёнка или котёнка. Хотелось её схватить, поднять, прижать к себе и гладить по мягкой, пушистой спинке.
После балета я проводил Илю домой и влюбился.
Особенно после того, как она прижалась на улице к моему плечу и тихо промурлыкала, словно котёнок:
– Балет я не люблю. Но знаменитое соте в исполнении девушки мне понравилось.
– Фуэте! – уточнил я.
– Ну да… А у меня сегодня серёжки новые. Заметил?
Я кивнул, и она прижалась ко мне ещё крепче.
Мы стали перезваниваться, ежедневно встречаться в Техникуме, болтать и ходить в кафе «Космос» на Горького есть мороженое.
Я её клеил, она меня пасла.
– У меня к тебе просьба, Иля, – мы шли пешком до Кузнецкого, кайфуя ещё не от близости, но уже от нашей отдельности от других. – Помоги мне в одном деле.
– Постараюсь.
– Отпечатай мой рассказ, пожалуйста. Я хочу отослать его в «Юность». Читаешь, наверное, этот журнал?
Иля ответила сразу, нежно промурлыкав:
– Приезжай завтра ко мне домой. У меня хорошая машинка. Помогу.
В их трёхкомнатной квартире на Коломенской пахло пирожками и семейным теплом. Пока я диктовал, а Иля печатала, её мама готовила выпечку в кухне. Через четыре часа мы, закончив работу, сели за стол. Следовало уйти, но в восемнадцать лет мы не всегда видим в человеческом расположении подвох. К тому же Иля не отрывала от меня синих, котёночных, уже преданных глаз.
Короче, меня в тот день почти допасли.
– Вы писатель? – спрашивала мама, матерински улыбаясь. – Можно посмотреть, над чем вы там работали?
Я протянул ей папку со свежим рассказом.
Пошуршав распечатанной рукописью, она заметила:
– Интересный рассказ. Только «в оцепении» пишется «в оцепенении». Подправь, Илечка!
Меня впервые ласково и легко унизили. Потом в редакциях молодого Сашу Романова бортанут и сравняют с плинтусом не раз. Саша отрастит холку и клыки. Научится унижать других с приветливой улыбкой. Но тут он растерялся и пошёл красными пятнами.
Девушка положила свою длинную кисть мне на руку и промурлыкала:
– Всё в норме, мамик. Сейчас исправлю.
И убежала (шмыгнула) с рукописью в свою комнату.
Ещё через полчаса я познакомился с папиком. Пришёл с работы сухощавый, энергичный сорокалетний дядька, крепко сдавил мне руку и то ли о пирожках на столе, то ли обо мне сказал:
– Сладкая добыча. Сейчас расправлюсь.
Потом мы опять сидели за столом, уплетали выпечку, пили чай и разговаривали.
– Вы писатель? – неожиданно спросил меня папик.
Я стыдливо кивнул.
– Что ж, хорошая партия для хорошей девушки, – пошутил папик и сам же себе рассмеялся. – Правда, Илечка?
В общем, тёплую и ароматную трёхкомнатную квартиру на Коломенской я покинул, ощущая холодок за шиворотом.
В мае город стал похож на альков. В нём было много красивых девушек, готовых, кажется, ко всему.
Иля со мной практически не расставалась. Я с ней тоже.
– Давай пойдём куда-нибудь? – спросила она однажды ближе к вечеру. Было тихо, тепло и хорошо, как у них дома.
– Куда?
– Всё равно.
«Куда-нибудь» и «всё равно» в такой вечер на языке девушки значило только одно: к тебе.
Я жил тогда в однокомнатной квартирке, подаренной мне бабушкой. Иля об этом давно знала.
– Можем поехать ко мне, – сказал я. – Кофе выпьем. Поболтаем.
Девушка взяла меня под руку и потащила к станции метро. Не поверите, но в тот вечер вокруг нас было полно пар, и, кажется, все девушки так же тянули своих юношей под руку «куда-нибудь».
Я немного стеснялся молодёжного беспорядка в квартире. Поэтому включил только настольную лампу, приоткрыл дверь на балкон для вентиляции и ушёл готовить кофе. Иля села в единственное кресло и зажмурилась от удовольствия и предвкушения. Какой же всё-таки она была милый котёнок!
Я принёс полные чашки в комнату. Мы пили кофе, болтали и нарочно не следили за временем. А напряжение по моей, скорее всего, вине росло.
Когда мы напились и наболтались, Иля вдруг расстегнула маленькую сумочку, достала оттуда узкий флакон и показала его мне.
– Мятный фреш. Знаешь, что это такое?
– Нет.
– Тогда смотри.
Иля приоткрыла ротик и прыснула в него из своего флакона.
– И что?
– Свежее дыхание. Всегда ношу с собой. Хочешь попробовать?
– Нет, – я был тупым до конца. – Давай лучше почитаю тебе свою новую повесть. В ней одна героиня… Красивая девушка… В общем, она на тебя похожа… Мне важно, что ты скажешь.
Читал я быстро и непривычно запинался. Мне чудилось, что в героине и герое Иля считывает мою любовь к ней. Она сидела в кресле рядом со мной, пахла фрешем и ещё чем-то весенним, женским, из-за чего мысли мои разъезжались.
Я делал вид, что не понимаю происходящего. То есть того, что Иля на самом деле всё уже мне сказала и даже продемонстрировала.
Дочитав повесть до половины, я благоразумно остановился. Мне показалось, что Иля задремала.
– Всё? – она внезапно встрепенулась. То есть ждала, когда я замолчу и наконец сориентируюсь.
– Ну, почти. Тут мне надо ещё кое-что доработать.
За окном совсем стемнело.
– Жарко, – девушка вопросительно вздохнула.
– Однушка, – кивнул я. – Малогабаритка. Духотища.
– Интересный рассказ.
– Это повесть.
– Ну да… А почему ты к нам больше не приезжаешь?
Я пожал плечами. За пирожками, что ли?
– Ну, колись. Побаиваешься брачного соте и фуэте?
– Нет.
– А что тогда?
– Твой папик…
Иля вдруг выпрямилась. Мне даже показалось, вместе с креслом.
– Ну что? Что?
– Да ничего, в общем.
– А конкретней?
Кресло вместе с ней приподнялось ещё выше.
– По-моему, он тупой.
Иля спрыгнула с парящего кресла и бросилась в коридор. Я кинулся за ней.
В крошечном коридоре мы оказались нос к носу. Золотые волосы и синие глаза стали по цвету схожи со стальной стружкой. Дико пахло фрешем и моими носками.
– Не смей оскорблять моего отца! – в её голосе теперь слышался визг токарного резца. – И больше не звони мне и не подходи ко мне никогда. Ты сам тупица. Открой дверь!
– Я провожу тебя.
– Доберусь. Не маленькая.
Но в дверях всё-таки задержалась, обернулась и спросила:
– Для чего ты всё это сделал?
И тут я сказал правду:
– Ни для чего.
От мощного дверного хлопка могла рухнуть вся пятиэтажка.
Три дна я пролежал на диване в состоянии Чеховского Ивана Андреевича Лаевского перед дуэлью с фон Кореном. Иногда курил, пил воду и ходил в туалет. Наблюдал только за качавшейся занавеской у балкона и сменой света за ней.
На четвёртый день мне позвонила моя мама:
– Ты почему не ходишь в Техникум?
– Я его бросил.
– В армию намылился?
– Всё равно куда.
– А мне, твоей маме, не всё равно. Вчера звонила ваша классная руководительница. Она просила тебя не дурить. Умная женщина, между прочим.
– Оставьте меня в покое!
Мама несколько секунд молчала. Я тоже молчал и ждал, когда начнутся уговоры.
– Само собой, – мама знала меня как облупленного. – Только сначала поедем с тобой в Техникум, встретимся с директором и всё устроим. Ваша классная с ним уже договорилась. Собирайся, Сашенька!
Лаевского из меня не вышло даже наполовину. Смерть от руки фон Корена меня не прельщала, тем более два года жизни в казармах. После разговора с директором я быстро пошёл на попятный и пообещал честно и ответственно учиться. Проходя через предбанник, на Илю даже не посмотрел. Она колошматила на своей пишущей машинке и меня как будто не заметила.
Секретарь ВЛКСМ, стоявший на первом этаже в курилке, просто кивнул и тут же отвернулся. Но в его взгляде я успел прочесть: «Сундук!»
Мне было тогда восемнадцать лет, я искал справедливости, счастья и ту самую, с которой… Ссора с Илей меня всего этого лишила. Я начал страдать и ухватился с молодёжной страстью за своё страдание. Мне на самом деле нравилась Иля и я сам к ней потихоньку приклеивался. Ошибка заключалась в этом «потихоньку». Надо было нагличать. И когда она приехала ко мне, не пить кофе, болтать и читать свою безграмотную чушь, а лезть целоваться и всё такое прочее.
Котёнок обиделся не за папика, а за себя. Проще парёной репы! Майский альковный вечер будил женское воображение и пылкие обиды на нерасторопного кавалера.
Но всё кончилось между нами только в моём воображении.
Иля надеялась и ждала. Я должен был прийти к ней с букетиком цветов, извиниться, чуточку поприставать, чуточку получить отлуп, заслужить прощение и потом опять ходить с ней в «Космос», провожать домой в Коломенское и улыбаться, когда она будет путать соте с фуэте.
И главное, почаще обнимать её и целовать, чего я ни разу не сделал во время наших первых встреч до той майской ссоры.
Действительно, сундук!
Спустя десять лет мы с Илей случайно встретились вечером в одном московском театре. Девушка меня окликнула. Она растолстела. У неё были потухшие глаза и что-то осоловелое, коровье в лице. От неё пахло надоевшим ей мужем и прокисшим детством. Я её не узнал.
автор Сергей Бурлаченко