28.03.2024

Пелена разума

Пелена разума


                «Я поладил со своей, так сказать, судьбой               
                и стараюсь ей радоваться».               
                Уильям Стайрон, «И поджёг этот дом».


        С утра подморозило, воздух стал скупым и чистым. Городские улицы притихли, словно ожидали чего-то редкого, прекрасного, почти невозможного. Стало заметно, что над домами есть небо. Оно светилось, намекая что где-то там есть ещё и солнце.

        У булочной разгружали грузовичок-фургон и в воздухе пахло горячим хлебом.

        К обеду в городе NN выпал настоящий снег.

        Придя на работу, Теплов заварил себе кофе, сел с горячей чашкой за стол и вынул смартфон. «Почему не звонишь?» – он набрал сообщение и отправил его Лане. Потом добавил селфи: он грустный и в глазах ожидание. Ответа не было. А он представил: «Позвоню. Обязательно», – и улыбнулся.

        Теплов протёр пластиковый экран носовым платком и с удовольствием выпил кофе. Потом ему принесли дизайн-макет готовящейся книги, и он занялся делом.

        Иногда его взгляд падал на редакционное окно, на раме которого снизу росли седые горки. Снегопад усиливался и обещал через несколько часов погрузить город в белый сон.

        Теплов наперекор своей фамилии любил зиму, морозы и снег. Может быть, потому что родился в январе. Обожал прилагательные «ледяной», «хрустальный», «прозрачный». Ценил тишину и одиночество. В работах иллюстраторов отдавал предпочтение графике, твёрдой линии и чёрно-серо-белому пространству. В нём он предчувствовал глубину, намёк на тайну, устроившую этот мир. Цвет   не занимал его воображения. Макеты цветных книжных обложек подписывал почти не глядя, на нецветные подолгу засматривался, погружаясь в медленные размышления.

        Никто не трогал его в эти минуты. Теплов изучал чёрно-белый макет, осторожно касался его пальцами, склонял голову набок и щурил глаза. Лицо его светилось, а губы шевелились как у медиума, ведущего тайную беседу с духом будущей книги. 

        Конечно, никто не считал Теплова сумасшедшим. Более того, даже не думал, что он когда-нибудь им станет. 

        Но от судьбы не убежишь, она точна и беспощадна.

        С Ланой, родной сестрой своего школьного друга Саши Конвертова, поэта и художника, он был знаком давно. Ей шёл тридцать второй год, у неё был шестилетний сын Лука: Лучик, синеглазый и молчаливый тихоня, полная противоположность шумной и экспрессивной маме с огромными карими глазами, горевшими неиссякаемым, вулканическим пламенем. Ещё Лана носила крупнокольчатые ожерелья  и серебристые серьги овальной формы, размером со страусиное яйцо.  Бижутерия сверкала и звякала, когда девушка крутилась во время разговора, взмахивала руками или поводила плечами.  К тому же Лана вечно ломала каблуки на туфлях, била кофейные чашки и теряла мобильники. Замужем она никогда не была. Или, как казалось Теплову, забыла мужа однажды где-то в бренчащей серебром суматохе. Из своего сорокалетнего чёрно-бело-серого неподвижного одиночества он смотрел на Лану как на слишком яркую и обманчивую картинку, на крикливый глянцевый постер. Относился к ней ровно, вежливо-равнодушно и настороженно.

        Но судьба всё-таки беспощадна, что говорить.

        Минувшей весной отмечали день рождения Саши-художника, вечером Теплов пошёл проводить Лану и её сынишку. Задержался за прощальной чашкой чая на кухне. Мальчик давно спал в своей комнатке, а взрослые всё болтали и болтали и не могли оторваться от беседы. Теплов неожиданно перестал оберегать своё одиночество, а девушка стала тихой и задумчивой. Карие глаза её не жгли, а тихо светились, причём свет этот вызвал у него желание говорить просто и откровенно. Простота и откровенность легко перешли в заинтересованность. Лана и Теплов сами не заметили, как замолчали и стали целоваться.  И так же просто и откровенно, ни о чём не спрашивая друг друга и не стесняясь, оказались в постели.

        Потом, уже успокоившись, долго лежали в тишине и обманчивой темноте, осторожные и заботливые. Теплову не хотелось, чтобы наступало утро, он разглядывал дальний угол комнаты, чтобы не видеть светлеющего окна.

        Так прошло больше получаса.

        Лана вздрагивала, если он вдруг шевелился и касался её тела, легко вздыхала и немножко плакала.

        Теплов думал о счастье.

        Всё казалось таким странным и в то же время давно знакомым.

        Осенью Теплов одолжил новой подруге денег и она улетела с сыном отдыхать в Египет. «Тут хорошо и в воздухе пахнет сладостями. Лучик в восторге», – Лана присылала короткие смс. «Я люблю вас всё больше и больше», – отвечал Теплов. Он купил огромный плакат с изображением пустыни и пирамид и прикнопил его над рабочим столом в издательстве. Постер был нецветным и очень стильным. Казалось, что пирамиды и песчаные барханы – органы живого тела, запечатлённые громадным рентгеноскопом.

        В последнее воскресенье октября самолёт с туристами вылетел из Египта на родину, в Петербург. Поздним вечером того же дня Теплов должен был встретить Лану и Лучика на железнодорожном вокзале в NN, куда приходил питерский поезд.

        Около двух часов дня позвонил Саша. «Самолёт разбился. Ты понял? Б…дь! Зачем ты дал им деньги, сволочь?» Теплов почти не узнал товарища. Голос у того дрожал, хрипел и свистел, словно засорившийся кран в кухне. И разговор прервался так же неожиданно, как начался. Теплов набирал номер, но Саша не отвечал.

        Съездив на вокзал и никого там не встретив, Теплов даже не удивился. Несколько раз позвонил Лане. Связи не было. Он прогулялся к её дому, понаблюдал за чёрными окнами.

        Всё было ясно. Саша не соврал, так выглядели трагедия и смерть близко, рукой подать.  Кошмарные и неправдоподобные.

        С этого момента однозначность случившегося ошеломила Теплова настолько, что реальность очевидная, безжалостная, равнодушная лишила жизнь сути. Текли дни, он продолжал выполнять положенную работу, совершать привычные действия, переговариваться в конторе с коллегами – и медленно уплывал куда-то далеко, в мёртвый океан, где не было воды, в мир, где не было ни света, ни тьмы, ни молчания, ни звуков. Довольно скоро и сама жизнь исчезла, превратившись в чёрно-белый постер.  Всё пропало, хотя скорее всего пропал сам Теплов, но до него ещё не дошёл факт исчезновения, потому что он противоречил жизненному опыту и не совпадал с тем, что родилось недавно в душе одинокого сорокалетнего человека.

        Потому что дорогое не теряется. Оно разрастается в столь огромное и вечное, что его перестаёшь замечать как воздух, которым дышишь, пока работают трахеи, лёгкие, пульсируют нужные мешочки, мышцы и клетки в организме.

        Прошла неделя.

        Саша Конвертов ездил на опознание, потом были похороны. Теплов ничего об этом не знал. Он ждал, что Лана и Лучик со дня на день вернутся. Звонил улетевшей на курорт подруге и слушал мёртвую тишину в трубке.

        На лице у Теплова появилось выражение мирной покорности, точь-в точь как у больного, узнавшего смертельный диагноз.   В издательстве его сторонились, но вслух или за спиной не осуждали.  Однажды только кто-то тихо сказал: «А парень-то – тю-тю!»

        Большинству казалось, что Теплов сник, а то и надорвался от боли. А он просто переместился в недоступную посторонним область сознания, где всё рухнувшее представлялось до идеала не отстроенным, а потерянное навсегда – просто не найденным.

        В тот день, в день первого настоящего снегопада, он долго работал не отвлекаясь. Забыл, что Лана не звонит. Но вспомнил об этом, как только отложил дизайн-макет в сторону. Вышел в коридор, чтобы не мешать коллегам, достал смартфон и набрал номер. Опять безответная тишина.

        Около восьми часов вечера он убрал бумаги со стола, спрятал макет и документы в сейф и спустился на лифте на первый этаж. В холле было полутемно и пусто. Охранник смотрел футбол. Теплов кивнул ему, прощаясь, и вышел на улицу.

        Дойдя по привычке до дома Ланы, он присел на выбеленную снегом скамейку во дворе и стал смотреть в чёрные окна знакомой квартиры. Внезапно на него навалилась тоска. Чёрное небо и дребезжащий свет одинокого уличного фонаря были её глазами,  шуршание падавшего на землю снега – эхом безжизненного голоса:

        «Тоска… Тоска… Тоска…»       

        Внезапно ожил смартфон. Теплов знал, что так в конце концов случится, и уже ждал этого звонка.

        – Здравствуй, родной. Как дела?

        Ему показалось, что снежинки стали карими, шоколадно-твёрдыми.

        – Снег. Сегодня идёт не переставая. Красиво в городе.

        – Тут у нас тоже хорошо.

        – Вы когда вернётесь?

        Лана не ответила.

        – Ты меня слышишь?

        – Только не нервничай. Мы пока побудем здесь.

        – Пока?

        – Я не хотела тебе говорить. Что-то у нас с тобой не получилось. Может, из-за меня. Или с тобой что-то не так. Сначала было хорошо. А потом стало страшно. Всё так  – и всё как бы не так.

        – Откуда ты знаешь?

        – Ты ведёшь себя, словно нищий. Думаешь, женщинам нужны нищие?

        Помолчали. Снежинки опять побелели и стали падать бесплотно и беззвучно, чтобы не мешать разговору.

        – Мне плохо без тебя.

        – Не выдумывай, Теплов. Плохо без глаз или без ног. А без бабы можно обойтись. Ты дома?

        – Вроде того.

        – Тогда выпей водки и ложись спать.

        – Лана…

        – Чао, родной мой. Спокойной ночи. И не звони мне больше, пожалуйста.

        Теплов сидел на скамейке в чужом дворе больше часа, не зная, что делать. Он не расстроился. Он успокоился. Так бывает всякий раз, когда любовь сменяется  нежно затухающим воспоминанием о любви.

        Да-да. Влюблённым не суждено страдать. Ведь они ещё долго наслаждаются воспоминанием о своей влюблённости.

        Снегопад, сыпавший весь день, сошёл на нет. Ночь действительно предлагала горожанам успокоиться, на чёрно-белых улицах было темно и тихо.  «Хорошо, что я не спорил с Ланой, – думал Теплов, шагая по узким и мохнатым от снега тротуарам. – Хватит дурить. И вообще надо взять себя в руки и удалить её номер из смартфона.  Как бы то ни было, но каждый из нас – и я, и она – по-своему всё-таки счастливы».

        Он остановился и задумался:

        «Прошлое прекрасно до тех пор, пока оно остаётся прошлым. Только и всего».

        Мысль ему понравилась. Он повеселел, сбил с ботинок снег и вошёл в свой подъезд. Не поужинав и даже не умывшись, лёг в постель и крепко уснул.



                *      *     *



        На следующий день его прямо с утра увезли в психиатрическую клинику и поместили в одиночной палате, предназначенной для тяжелобольных.

        А снег в городе NN начал быстро таять и к вечеру исчез с улиц без следа.

автор Сергей Бурлаченко