«Я поладил со своей, так сказать, судьбой
и стараюсь ей радоваться».
Уильям Стайрон, «И поджёг этот дом».
С утра подморозило, воздух стал скупым и чистым. Городские улицы притихли, словно ожидали чего-то редкого, прекрасного, почти невозможного. Стало заметно, что над домами есть небо. Оно светилось, намекая что где-то там есть ещё и солнце.
У булочной разгружали грузовичок-фургон и в воздухе пахло горячим хлебом.
К обеду в городе NN выпал настоящий снег.
Придя на работу, Теплов заварил себе кофе, сел с горячей чашкой за стол и вынул смартфон. «Почему не звонишь?» — он набрал сообщение и отправил его Лане. Потом добавил селфи: он грустный и в глазах ожидание. Ответа не было. А он представил: «Позвоню. Обязательно», — и улыбнулся.
Теплов протёр пластиковый экран носовым платком и с удовольствием выпил кофе. Потом ему принесли дизайн-макет готовящейся книги, и он занялся делом.
Иногда его взгляд падал на редакционное окно, на раме которого снизу росли седые горки. Снегопад усиливался и обещал через несколько часов погрузить город в белый сон.
Теплов наперекор своей фамилии любил зиму, морозы и снег. Может быть, потому что родился в январе. Обожал прилагательные «ледяной», «хрустальный», «прозрачный». Ценил тишину и одиночество. В работах иллюстраторов отдавал предпочтение графике, твёрдой линии и чёрно-серо-белому пространству. В нём он предчувствовал глубину, намёк на тайну, устроившую этот мир. Цвет не занимал его воображения. Макеты цветных книжных обложек подписывал почти не глядя, на нецветные подолгу засматривался, погружаясь в медленные размышления.
Никто не трогал его в эти минуты. Теплов изучал чёрно-белый макет, осторожно касался его пальцами, склонял голову набок и щурил глаза. Лицо его светилось, а губы шевелились как у медиума, ведущего тайную беседу с духом будущей книги.
Конечно, никто не считал Теплова сумасшедшим. Более того, даже не думал, что он когда-нибудь им станет.
Но от судьбы не убежишь, она точна и беспощадна.
С Ланой, родной сестрой своего школьного друга Саши Конвертова, поэта и художника, он был знаком давно. Ей шёл тридцать второй год, у неё был шестилетний сын Лука: Лучик, синеглазый и молчаливый тихоня, полная противоположность шумной и экспрессивной маме с огромными карими глазами, горевшими неиссякаемым, вулканическим пламенем. Ещё Лана носила крупнокольчатые ожерелья и серебристые серьги овальной формы, размером со страусиное яйцо. Бижутерия сверкала и звякала, когда девушка крутилась во время разговора, взмахивала руками или поводила плечами. К тому же Лана вечно ломала каблуки на туфлях, била кофейные чашки и теряла мобильники. Замужем она никогда не была. Или, как казалось Теплову, забыла мужа однажды где-то в бренчащей серебром суматохе. Из своего сорокалетнего чёрно-бело-серого неподвижного одиночества он смотрел на Лану как на слишком яркую и обманчивую картинку, на крикливый глянцевый постер. Относился к ней ровно, вежливо-равнодушно и настороженно.
Но судьба всё-таки беспощадна, что говорить.
Минувшей весной отмечали день рождения Саши-художника, вечером Теплов пошёл проводить Лану и её сынишку. Задержался за прощальной чашкой чая на кухне. Мальчик давно спал в своей комнатке, а взрослые всё болтали и болтали и не могли оторваться от беседы. Теплов неожиданно перестал оберегать своё одиночество, а девушка стала тихой и задумчивой. Карие глаза её не жгли, а тихо светились, причём свет этот вызвал у него желание говорить просто и откровенно. Простота и откровенность легко перешли в заинтересованность. Лана и Теплов сами не заметили, как замолчали и стали целоваться. И так же просто и откровенно, ни о чём не спрашивая друг друга и не стесняясь, оказались в постели.
Потом, уже успокоившись, долго лежали в тишине и обманчивой темноте, осторожные и заботливые. Теплову не хотелось, чтобы наступало утро, он разглядывал дальний угол комнаты, чтобы не видеть светлеющего окна.
Так прошло больше получаса.
Лана вздрагивала, если он вдруг шевелился и касался её тела, легко вздыхала и немножко плакала.
Теплов думал о счастье.
Всё казалось таким странным и в то же время давно знакомым.
Осенью Теплов одолжил новой подруге денег и она улетела с сыном отдыхать в Египет. «Тут хорошо и в воздухе пахнет сладостями. Лучик в восторге», — Лана присылала короткие смс. «Я люблю вас всё больше и больше», — отвечал Теплов. Он купил огромный плакат с изображением пустыни и пирамид и прикнопил его над рабочим столом в издательстве. Постер был нецветным и очень стильным. Казалось, что пирамиды и песчаные барханы – органы живого тела, запечатлённые громадным рентгеноскопом.
В последнее воскресенье октября самолёт с туристами вылетел из Египта на родину, в Петербург. Поздним вечером того же дня Теплов должен был встретить Лану и Лучика на железнодорожном вокзале в NN, куда приходил питерский поезд.
Около двух часов дня позвонил Саша. «Самолёт разбился. Ты понял? Б…дь! Зачем ты дал им деньги, сволочь?» Теплов почти не узнал товарища. Голос у того дрожал, хрипел и свистел, словно засорившийся кран в кухне. И разговор прервался так же неожиданно, как начался. Теплов набирал номер, но Саша не отвечал.
Съездив на вокзал и никого там не встретив, Теплов даже не удивился. Несколько раз позвонил Лане. Связи не было. Он прогулялся к её дому, понаблюдал за чёрными окнами.
Всё было ясно. Саша не соврал, так выглядели трагедия и смерть близко, рукой подать. Кошмарные и неправдоподобные.
С этого момента однозначность случившегося ошеломила Теплова настолько, что реальность очевидная, безжалостная, равнодушная лишила жизнь сути. Текли дни, он продолжал выполнять положенную работу, совершать привычные действия, переговариваться в конторе с коллегами — и медленно уплывал куда-то далеко, в мёртвый океан, где не было воды, в мир, где не было ни света, ни тьмы, ни молчания, ни звуков. Довольно скоро и сама жизнь исчезла, превратившись в чёрно-белый постер. Всё пропало, хотя скорее всего пропал сам Теплов, но до него ещё не дошёл факт исчезновения, потому что он противоречил жизненному опыту и не совпадал с тем, что родилось недавно в душе одинокого сорокалетнего человека.
Потому что дорогое не теряется. Оно разрастается в столь огромное и вечное, что его перестаёшь замечать как воздух, которым дышишь, пока работают трахеи, лёгкие, пульсируют нужные мешочки, мышцы и клетки в организме.
Прошла неделя.
Саша Конвертов ездил на опознание, потом были похороны. Теплов ничего об этом не знал. Он ждал, что Лана и Лучик со дня на день вернутся. Звонил улетевшей на курорт подруге и слушал мёртвую тишину в трубке.
На лице у Теплова появилось выражение мирной покорности, точь-в точь как у больного, узнавшего смертельный диагноз. В издательстве его сторонились, но вслух или за спиной не осуждали. Однажды только кто-то тихо сказал: «А парень-то – тю-тю!»
Большинству казалось, что Теплов сник, а то и надорвался от боли. А он просто переместился в недоступную посторонним область сознания, где всё рухнувшее представлялось до идеала не отстроенным, а потерянное навсегда – просто не найденным.
В тот день, в день первого настоящего снегопада, он долго работал не отвлекаясь. Забыл, что Лана не звонит. Но вспомнил об этом, как только отложил дизайн-макет в сторону. Вышел в коридор, чтобы не мешать коллегам, достал смартфон и набрал номер. Опять безответная тишина.
Около восьми часов вечера он убрал бумаги со стола, спрятал макет и документы в сейф и спустился на лифте на первый этаж. В холле было полутемно и пусто. Охранник смотрел футбол. Теплов кивнул ему, прощаясь, и вышел на улицу.
Дойдя по привычке до дома Ланы, он присел на выбеленную снегом скамейку во дворе и стал смотреть в чёрные окна знакомой квартиры. Внезапно на него навалилась тоска. Чёрное небо и дребезжащий свет одинокого уличного фонаря были её глазами, шуршание падавшего на землю снега – эхом безжизненного голоса:
«Тоска… Тоска… Тоска…»
Внезапно ожил смартфон. Теплов знал, что так в конце концов случится, и уже ждал этого звонка.
— Здравствуй, родной. Как дела?
Ему показалось, что снежинки стали карими, шоколадно-твёрдыми.
— Снег. Сегодня идёт не переставая. Красиво в городе.
— Тут у нас тоже хорошо.
— Вы когда вернётесь?
Лана не ответила.
— Ты меня слышишь?
— Только не нервничай. Мы пока побудем здесь.
— Пока?
— Я не хотела тебе говорить. Что-то у нас с тобой не получилось. Может, из-за меня. Или с тобой что-то не так. Сначала было хорошо. А потом стало страшно. Всё так — и всё как бы не так.
— Откуда ты знаешь?
— Ты ведёшь себя, словно нищий. Думаешь, женщинам нужны нищие?
Помолчали. Снежинки опять побелели и стали падать бесплотно и беззвучно, чтобы не мешать разговору.
— Мне плохо без тебя.
— Не выдумывай, Теплов. Плохо без глаз или без ног. А без бабы можно обойтись. Ты дома?
— Вроде того.
— Тогда выпей водки и ложись спать.
— Лана…
— Чао, родной мой. Спокойной ночи. И не звони мне больше, пожалуйста.
Теплов сидел на скамейке в чужом дворе больше часа, не зная, что делать. Он не расстроился. Он успокоился. Так бывает всякий раз, когда любовь сменяется нежно затухающим воспоминанием о любви.
Да-да. Влюблённым не суждено страдать. Ведь они ещё долго наслаждаются воспоминанием о своей влюблённости.
Снегопад, сыпавший весь день, сошёл на нет. Ночь действительно предлагала горожанам успокоиться, на чёрно-белых улицах было темно и тихо. «Хорошо, что я не спорил с Ланой, — думал Теплов, шагая по узким и мохнатым от снега тротуарам. — Хватит дурить. И вообще надо взять себя в руки и удалить её номер из смартфона. Как бы то ни было, но каждый из нас — и я, и она — по-своему всё-таки счастливы».
Он остановился и задумался:
«Прошлое прекрасно до тех пор, пока оно остаётся прошлым. Только и всего».
Мысль ему понравилась. Он повеселел, сбил с ботинок снег и вошёл в свой подъезд. Не поужинав и даже не умывшись, лёг в постель и крепко уснул.
* * *
На следующий день его прямо с утра увезли в психиатрическую клинику и поместили в одиночной палате, предназначенной для тяжелобольных.
А снег в городе NN начал быстро таять и к вечеру исчез с улиц без следа.
автор Сергей Бурлаченко