Оксана стояла в школьном вестибюле вместе с другими родителями и ждала. Без пяти три. Занятия подходили к концу. Минут через пять-десять должны были вывести первоклашек. Две минуты четвертого. Вот послышались шаги со стороны лестницы. Появился первый «А» класс во главе с учительницей. Дети прошли сначала в раздевалку, где каждый взял свою одежду, потом – к родителям. Их класс, очевидно, задерживали. Снова шаги. Первый «Б». Раздевалка. К родителям. Еще минут через десять показалась, наконец, их учительница, ведя за собой учеников первого «В» класса. Первоклашки растянулись длинной вереницей по всему вестибюлю так, что те, кто шел позади, задержались еще на лестнице.
Оксана торопливо выискивала глазами рыжую макушку сына. Где же он? Максимку не заметить было сложно даже в самой густой толпе. Одна внешность только чего стоила: ярко рыжие волосы, торчащие вихрами, с такими же ярко рыжими веснушками на лице и зелеными озорными глазами. А уж про темперамент и говорить нечего: типичный холерик, быстро переходящий от одного настроения к другому; всегда в движении; вечно кого-нибудь задирающий и дразнящий; вертящийся во все стороны; громко, без умолку болтающий… Словом, в простонародье именно про таких говорят: «Шило в попе» или «За таким только глаз да глаз».
Не найдя сына в толпе школьников, Оксана подумала, что он, наверное, задержался в классе: что-нибудь не дорисовал или не дописал или не доклеил, вот и сидит, поди, доделывает. Или, может, наказан опять: сидит на «стульчике для наказаний». Оксана собралась уже подойти к учительнице и расспросить ее о Максимке, как вдруг сбоку ее дернули за рукав. Снизу вверх на нее смотрел какой-то белоголовый мальчик с легкой улыбкой на тонких губах и в ясных голубых глазах.
– Тебе чего? – спросила Оксана.
– Привет, мам! Я уже взял одежду, – ответил мальчик, все так же улыбаясь.
Оксане показалось, что она ослышалась, и машинально, продолжая по-прежнему искать глазами среди школьников Максима, переспросила:
– Прости, что ты сказал?
– Я уже взял одежду, мама. Давай присядем вон на той лавочке!
– МАМА? – Оксана, не веря своим ушам, теперь во все глаза смотрела на незнакомого мальчика. Обознался, что ли? Ей припомнилась пара необычных случаев, когда совсем маленькие дети от года до двух путали родителей с незнакомыми людьми. Но чтобы в семь лет…
Мальчик повернулся и пошел к освободившейся лавочке. В руках у него была точно такая же одежда и обувь, как у Максима… Или… одежда и обувь Максима? Внутренне холодея от какого-то нехорошего предчувствия, Оксана тут же догнала мальчишку, схватила его за плечо и резко развернула лицом к себе:
– Мальчик, ты кто? Ты почему чужую одежду берешь?
Мальчишка ошеломленно уставился на нее:
– Мам, ты что? Это я… Максим… Ты что?
Оксане вдруг показалось, что вокруг нее все точно плывет. Окружающие предметы и люди утратили четкие очертания: все было как один сплошной, серый, колышащийся волнами фон. А на этом фоне – испуганное и искренне недоумевающее лицо мальчишки, называющего себя ее сыном, держащего в руках одежду ее сына… Так. Прежде всего, успокоиться! Взять себя в руки. Ой! Тьфу ты, Господи! Ну и дуреха же она! Мальчишки просто дурачатся, а она… Да и курток мало ли одинаковых бывает! Совсем уже нервы сдают. Оксана отыскала глазами учительницу:
– Елена Сергеевна! Здравствуйте. Я Максима что-то не вижу…
– Максима? – переспросила Елена Сергеевна. – Та-а-к. Сейчас найдем! Только что здесь был… Ой, да вот же он!… – и указала за спину Оксаны. Та обернулась. Вокруг снова все поплыло: перед ней стоял и смотрел на нее все тот же мальчик с легкой улыбкой на тонких губах и в ясных голубых глазах.
– Где? – все еще не веря и ничего не понимая, переспросила Оксана деревянным голосом.
Елена Сергеевна подошла к мальчику, взяла его за руку и подвела к Оксане, строго выговаривая ему:
– Ну, где тебя носит, Максим? Мама тебя потеряла. Стоит, волнуется, а ты…
– Но… это… это же… это же… – Оксана с трудом слышала свой голос: так громко звенело в ушах.
– Что? – не поняла Елена Сергеевна.
– Это же… не Максим!
***
На улице прошел дождь и освежил воздух. Стоял конец сентября, но было тепло. Под ногами, на мокром асфальте, пестрели яркими красно-желто-рыжими красками опавшие листья. Легкий ветерок приятно овевал лицо и словно сдувал все накопившиеся проблемы и неприятности, словно пытался разгладить на лице морщины.
Выйдя из школы, Оксана глубоко вдохнула свежую осеннюю прохладу и попыталась сообразить, что же ей делать дальше. Ей вдруг подумалось, что вот сейчас ее сынуля, ее настоящий сынуля, наверное, прячется где-нибудь за углом школы, жестоко разыгрывая ее… Уж что-что, а розыгрыши он любил! Вот сейчас он, наверное, выскочит откуда-нибудь и предстанет перед ней, смеясь, и пританцовывая, и подпрыгивая, и корча от какого-то озорного удовольствия рожи. Да еще и закричит при этом, конфузя ее перед окружающими: «Обманули дурака на четыре кулака, а на пятое дуло, чтоб тебя обдуло!» Раньше ему бы досталось от матери за такой конфуз: никому не нравится, когда его ставят в неловкое положение. Теперь же Оксана полжизни бы отдала, чтобы снова испытать это знакомое смущение, это родное чувство неловкости, даже стыда перед другими, но только бы снова увидеть сына. Да она и ругать его не будет! Ну подумаешь, пошутил ребенок, подурачился… Да все дети такие!
Она все стояла у школы и ждала. Последние первоклассники с родителями расходились по домам. Оксана растерянно оглядывалась. Рядом с ней, с рюкзачком за плечами, вытянувшись в струнку, стоял мальчик, назвавшийся Максимом. На лице у него – такая же растерянность, в глазах – испуг. С матерью явно что-то было не так, и от этого ему было страшно. Оксана посмотрела в упор в лицо мальчика. Губы дрожат, вот-вот расплачется… Вроде не притворяется.
– Ма-ам… Пойдем домой, а?
Оксана присела так, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с лицом мальчика. Попыталась смягчить взгляд и голос:
– Послушай…
А голос предательски дрожал:
– Послушай… Давай так: пошутили и хватит, а? Вы меня изрядно попугали. Я действительно очень испугалась… Елена Сергеевна вообще, по-моему, теперь думает, что я сумасшедшая… Ну? Попугали, пошутили, подурачились и все, ладно? Где Максим? Где он прячется? Я не буду его ругать, пусть выходит.
Испуг в глазах у мальчишки не только не исчез, не сменился озорной смущенной улыбкой ребенка, неудачный розыгрыш которого раскрыт взрослым, но превратился в неподдельный ужас. Оцепенев, он неподвижным взглядом вперился в Оксану. Тоже явно поверил, что она сошла с ума.
– Мам…, – неожиданно раздался его тихий нерешительный голос, словно откуда-то издалека.
– Да…, – машинально отозвалась Оксана.
– Можно… можно я поживу какое-то время у папы с тетей Таней?
***
Господи! Ну конечно! Виктор! Вот кто поможет. Он ведь отец, уж он-то узнает собственного сына. Бывший муж Оксаны, отец Максима, жил в другом микрорайоне города со своей женой Татьяной. Иногда они брали Максимку к себе на недельку-другую: погостить, пообщаться. Своих детей у Татьяны с Виктором не было.
Он, Виктор… Он должен помочь… А в чем? Да как в чем! Раскрыть этот всеобщий обман! Заговор… Ведь сама она уже ничего, ну абсолютно ничегошеньки, не в состоянии понять. Ситуация сегодняшнего дня была похожа на самый кошмарный сон, который Оксане доводилось когда-либо видеть. Судите сами. С утра женщина добросовестно приводит в школу своего ребенка, которого она, безусловно, отлично знает (уж матери ли не знать свое чадо!) и помнит. Так помнит, что и глаза закрывать не надо: и так образ его, кровиночки родной и единственной, всегда перед глазами стоит. И вот этого самого ребенка – сорванца с ярко рыжими вихрами, веснушчатого, зеленоглазого, вертлявого, озорного – мать собственной персоной привела в школу, помогла переодеться, переобуться, проводила до дверей класса… И – все. Больше его нет. Того сына, которого она знала всю его жизнь от момента его появления на свет. Которого сама растила: сначала с мужем, потом одна. Словно и не было никогда… Словно испарился, растаял… А все о нем дружно, как по команде, забыли. Кроме нее, Оксаны. Матери.
В голове, точно в бреду, проносились воспоминания о событиях последних минут. Вот она стоит в школьном вестибюле, не чувствуя абсолютно ничего (слишком сильно было потрясение!), и, по-видимому, действительно производя впечатление сумасшедшей, растерянно бормочет, не слыша собственного голоса: «Это не Максим!» У учительницы от услышанного, кажется, сильно вытягивается лицо. Затем выражение крайнего изумления и недоумения сменяется настороженным взглядом. Она осторожно произносит, решив, вероятно, что ослышалась: «Простите?» – «Это же не Максим!» – кричит Оксана теперь уже изо всех сил. Во-первых, для того, чтобы перекричать шум в ушах и услышать саму себя; а во-вторых, она, кажется, догадалась, что учительница, по всей видимости, просто перепутала мальчиков. По рассеянности. Чужого ребенка приняла за ее сына. Не успела, наверное, еще выучить имена: начало года, все-таки; первый класс; дети новые, не всех сразу запомнишь. И Оксана, уже придя в себя, горячо объясняет учительнице, что это чужой мальчик, которого она не знает, а что у ее Максимки – ярко рыжие вихры, веснушки, зеленые глаза в серую крапинку: «Такой очень подвижный мальчик… невысокого роста… все время на уроках у вас вертится… болтает… дерется часто… Он, может, в классе сидит? На стульчике для наказаний?» Дальше мысли у Оксаны путаются. В памяти – провал. И на фоне этой черной провальной ямы всплывает скептический и вместе с тем озабоченный взгляд учительницы и холодно брошенный вопрос: «С вами все в порядке?» Какое там в порядке! Ребенок пропал! «Максим Перов… Вы что? Не помните? – упрямо настаивает Оксана, как одержимая. – Его сложно не запомнить! Он очень, очень заметный…» И вновь по тому же кругу: рыжеволосый, серо-зеленоглазый, веснушчатый, очень подвижный мальчик, сверхподвижный…
И вдруг Оксана осеклась: да ведь это для родной матери свой ребенок самый яркий и запоминающийся; для чужой женщины, пусть даже для учительницы, все дети одинаковы, она их просто не различает! Со словами «Мне нужно попасть в класс!» взлетела по лестнице на второй этаж и, не помня себя, бросилась к двери с табличкой «1 В класс». Вцепилась в ручку и стала изо всех сил дергать ее на себя. «Максим!» – вырвалось у нее. Рядом тут же возникла фигура учительницы с широко раскрытыми от крайнего ошеломления глазами. Когда дверь наконец открылась, Оксана ворвалась в класс все с тем же воплем: «Максим!» Пустота… Парты стояли ровными рядами, на них были аккуратно поставлены стульчики. Ни малейшего детского присутствия. Ничего. Непреодолимая пустота давила на Оксану. Пустота была тупиком, стеной, на которую блуждающий по лабиринту натыкается неожиданно и, понимая безнадежность своего положения, падает без сил, неспособный подняться. Нет, решила она, этого быть не может! Максимка, наверное, ждет ее внизу, в вестибюле… Скорее всего, они просто разминулись…
Рванулась к выходу из класса, по дороге столкнувшись с учительницей.
– Подождите! – окликнула та Оксану. – Куда вы сейчас?
– Вниз! Максим, наверное, там…
– Постойте же!
Тон учительницы заставил Оксану застыть на месте.
– Такого мальчика… ну… такого Максима, которого вы только что описали…, в нашем классе нет. И никогда не было.
***
– «Если большинство утверждает, что нечто является правдой, значит это на самом деле правда» – таково правило большинства, являющееся критерием того, что на самом деле представляет собой внешняя реальность». Но…, – Виталий откинулся на спинку кресла, – «этот путь восприятия реальности», как указано далее в той же статье, «вовсе не является совершенным».
И, так как Оксана продолжала хранить молчание, глядя в одну точку, он закончил:
– Ну, например, большинство европейцев верили, что Земля плоская, пока исследователи в пятнадцатом веке не обнаружили, что мы можем добраться до Востока, отплыв на Запад.
«Мне-то что с того?» – подумала Оксана, по-прежнему безучастно глядя перед собой. Не дождавшись никакой реакции от пациентки, Виталий спросил:
– Что произошло дальше? Вы пытались как-то прояснить всю эту ситуацию с другими людьми, знавшими вашего сына так же или почти так же хорошо, как и вы?
Оксана подняла на него глаза. Он не походил ни на одного из врачей, которых ей когда-либо приходилось встречать. Правда, с психиатром она имела дело впервые в жизни.
– Пыталась.
И опять безразлично замолчала, словно все было и так хорошо известно.
– И? – осторожно спросил Виталий, стараясь вытащить Оксану из очередного приступа многочасового молчания.
На этот раз ответ последовал быстро:
– Все, как один, сначала смотрели на меня, как на сумасшедшую, а потом… потом утверждали, что моего ребенка никогда не существовало.
– И, тем не менее, и отец, и одноклассники Максима, и все ваши знакомые признали его в незнакомом вам мальчике?
– Да.
– И этот мальчик совсем вам не знаком? Вы его никогда раньше не встречали?
– Нет.
– А… фотографии сына в более раннем возрасте?
На ее лице застыла горькая усмешка окончательно отчаявшегося, безучастного ко всему вокруг человека. «Вам же все известно, чего вы еще от меня хотите?» – говорила, казалось, эта усмешка.
– На них не ваш сын, так? То есть, не тот, кого вы считаете своим сыном?
– Сначала… сначала я приняла все за дурацкий детский розыгрыш: на Максима это вполне было похоже. А потом… это стало кошмаром наяву. Подумайте сами: ну, дети могли еще подыграть одному ребенку, но взрослые – учительница, директор, отец, даже моя подруга… Все они смотрели на меня с каким-то странным, дурацким сочувствием… Кто-то говорил, что у меня стресс после развода, что я до сих пор не могу с этим справиться… словом, из-за этого у меня крыша съехала, и я даже… сына не узнаю…
И тут Оксана в упор посмотрела в лицо психиатра:
– Но я вам со всей ответственностью заявляю, что это не правда! Со стрессом своим я давным-давно справилась. Да и стресса-то, если уж совсем откровенно, как такового не было. С Виктором мы расстались по обоюдному согласию, претензий друг к другу не имели… Ну, а его жена Татьяна мне вообще как сестра! Сколько раз я к ней за помощью обращалась: то Максимку из школы забрать, если на работе задерживаюсь, то посидеть с ним, пока болеет…
Словесный поток так же неожиданно иссяк, как и появился. Оксана уже не смотрела в упор на сидящего перед ней человека. Голова и плечи были опущены, взгляд снова безучастно устремлен в пустое пространство. Тем не менее, голос прозвучал твердо и уверенно:
– И сына своего я знаю. Так, как никто его не знает. Я не могу вразумительно объяснить всю эту фантасмагорию, я ничего не понимаю… Но, говорю вам, я не сумасшедшая.
– Тогда вам, может, стоило обратиться в милицию? По поводу исчезновения ребенка?
– Обращалась. Чуть в дурку не попала. Тогда Виктор с Таней посоветовали обратиться к вам. Сказали, что вы – хороший психолог.
Виталий, после недолгого размышления, попросил:
– Расскажите о вашем сыне. Какой он?
При упоминании о сыне глаза Оксаны снова приобрели осмысленное выражение. Даже заблестели.
– Максим… он очень яркий мальчик. Живой, подвижный… Как и большинство мальчишек, любит подраться… Я бы даже сказала, драка – один из его любимых способов взаимодействия с миром. Обожает мультики и кинофильмы про супергероев, где драк много… Друзья его уважают, друзей любит. Очень любит. Где бы он ни появился, он быстро знакомится с кем-нибудь из ребят, и вот они уже вместе играют… За себя стоять очень любит, сдачи давать обидчикам. Импульсивный, но отходчивый. Быстро может поссориться, но быстро и помириться. Общительный: разговаривает – сто слов в минуту, не остановить! Но многих именно это в нем и привлекает, а некоторых отталкивает. Любимые игры обязательно связаны с большой долей подвижности. Движение, быстрое, стремительное, ему, как воздух, необходимо. Иначе он начинает жаловаться на усталость. Нередко игры заканчиваются дракой… Понимаете, Максим… он не совсем обычный мальчик. Он – по натуре лидер. Если он чего-нибудь захочет, ему архинеобходимо, чтобы было именно так, как хочет он. Стремится к самостоятельности. Не терпит подавления.
– Ну а тот мальчик, что живет сейчас с вами? Которого все считают Максимом, включая его самого? Он какой?
Вся просветленность в глазах Оксаны тут же пропала. Взгляд вновь потерял осмысленность.
– Понятия не имею. Я же вам сказала: я его практически не знаю.
– Вы живете вместе уже больше недели. За этот период он себя как-то показал? Какой у него характер? Привычки? Увлечения? Игры?
Губы ее скривились в презрительной усмешке:
– Полная противоположность Максимке! Молчун, тихоня… Не знаю… Зашуганный какой-то…
– В чем это проявляется?
– Ведет себя так, словно боится сделать что-то не то. Максим бы не боялся! Очень не уверен в себе. Слушается беспрекословно. За все время ни разу ни поскандалил, ни нашалил… Молчит все больше. Если и откроет рот, то только по делу. А так все в себе держит. Учится хорошо. Представляете, даже на флейте играет! Мечта любой мамки с папкой! Этакий удобный пай-мальчик!
– А с другими ребятами он играет?
– Нет.
– Почему?
Оксана пожала плечами:
– Думаю, потому что они его дразнят «бабой» и «маменькиным сынком». Он драться очень не любит. Хотя сам ссылается на режим дня и на сверхзанятость: уроки надо готовить. Если и общается с кем-то, то с такими же тихонями ни рыба, ни мясо, как он сам.
С минуту они помолчали, думая каждый о своем. Потом Виталий, точно решившись, произнес:
– Оксана, если вы готовы выслушать меня спокойно, то я мог бы поделиться с вами кое-какими соображениями, как психиатр, о том, что, возможно, с вами произошло. Но, повторяю, это всего лишь мои соображения. Гипотезы. Возможно, они и не верны. Итак, вы готовы?
В ее взгляде он прочел напряженно-нетерпеливое ожидание, которое принял за утвердительный ответ.
– Так вот. В основе многих наших зрительных и слуховых иллюзий, видений, лежит очень древнее чувство – страх. Страх взглянуть в лицо реальности. Да-да, мы боимся подчас это делать потому, что очень часто реальность не соответствует нашим ожиданиям. Отсюда проистекает желание, в вашем случае, наверное, все же, подсознательное, освободиться от реальных образов, заменив их в своем сознании на нереальные, воображаемые. Такие, которых хотелось бы встретить в реальности. И случается так, что эти несуществующие в действительности люди-образы так крепко приживаются в нашем сознании, что становятся неотъемлемой частью нас самих и нашей жизни. Например, вместо одного, давно хорошо знакомого нам, человека мы видим совершенно другого.
– Я не понимаю, – сухо произнесла Оксана, – зачем мне освобождаться от образа моего настоящего сына и заменять его на незнакомый образ? Говорю вам, эта замена произошла помимо моей воли! Придя неделю назад в школу, я ожидала увидеть своего настоящего сына!
– Я склонен думать, что мальчик, которого вы увидели в школе, и есть ваш настоящий сын.
– А тот, которого я знала всегда, воображаемый?
– Скорее всего.
И снова сухой, но твердый тон:
– А я вам клянусь, что нет. Вы хотите сказать, что столько лет я была безумна, а никто, даже я сама, этого не подозревал?
– Никто не говорит о безумии, Оксана. Просто я предполагаю, что годы общения с сыном сформировали в вашем сознании некий образ так называемого… м-м… идеального ребенка, которому ваш настоящий сын, в силу своих природных данных, просто не соответствовал – образ мальчика-лидера (заметьте, я употребляю ваше же слово!), боевого, способного любыми средствами, пусть то хоть капризы, или истерики, или драки, добиваться своего, умеющего дать отпор, постоять за себя. Мальчика активного, подвижного, драчливого, общительного – такого, каким должен быть в вашем представлении настоящий мальчик. Обратите внимание: слово «настоящий» я употребляю в данном случае не в значении «существующий реально, не воображаемый», а, скорее, в обратном значении – «представляющий собой лучший образец, идеал».
Виталий помолчал немного, ожидая реакции пациентки. Но та смотрела на него ясным взглядом, в котором он, к своему крайнему удивлению, прочел спокойную заинтересованность.
– Вам случалось в детстве слышать от родителей, учителей или воспитателей в ответ на ваши возмущенные жалобы на кого-нибудь из товарищей по играм фразы типа: «А ты не обращай на него или на нее внимания!» или «Представь, что его для тебя нет, что он не существует!»? Так вот, возможно, что ваше сознание и проделало именно такую операцию: вы мысленно абстрагировались от образа реально существующего человека, который был вам не по душе, и заменили его, в своем же сознании, на более приятный вам образ!
– «Был мне не по душе»? – переспросила Оксана. – Простите, кого вы в данном случае имели в виду?
– Мальчика, которого все считают вашим сыном, кроме вас, вы назвали «зашуганным тихоней» и «ни рыбой, ни мясом». Это первое, о чем вы упомянули, когда я вас спросил о нем. А когда вы перечисляли его положительные качества – хорошее поведение, прилежание и трудолюбие, нелюбовь к дракам, то есть к физическому насилию, – в вашем голосе звучало столько презрительной иронии!
– И вы сделали вывод, что эти качества «мне не по душе»? И поэтому я перестала воспринимать того, чья слащавая правильность «мне не по душе», и придумала себе вместо него мальчика, который был бы «мне по душе»? Наградив его в моем же воображении прямо противоположными качествами?
– В общих чертах, да. В психиатрии есть такое понятие как «искаженное восприятие»…
– А по душе мне, значит, тип лидирующего драчуна, которого я в моем воображении растила все эти годы?
– Получается, что так… – уже не столь уверенно произнес Виталий, наблюдая возрастающую с каждым вопросом веселую иронию Оксаны.
Поразмыслив, она продолжила:
– Тогда получается, что вначале, прежде чем создать в своем сознании воображаемый образ и приписать ему воображаемые качества, я должна была, все-таки, воспринять реально существующего ребенка, то есть того зашуганного тихоню, которого все считают моим сыном?
Виталий выжидательно смотрел на Оксану. К чему она клонит?
– А у меня в памяти нет ни одного воспоминания, связанного с этим ребенком! Понимаете? Я действительно впервые в жизни увидела его неделю назад! Ведь чтобы «абстрагироваться» от неприятного мне образа, я должна сначала узнать и воспринять этот образ. Разве нет? А я всегда, сколько себя помню с рождения Максимки, понимаете, всегда воспринимала его не как зашуганного тихоню. Да он никогда таким и не был! Зашугать его было просто нереально!
– Вас все устраивало в характере и поведении Максима?
– Конечно, нет! Но это был мой сын. Тот, а не этот.
Виталий почувствовал вдруг усталость. Это был тупик: его так складно и вроде бы логично выстроенная гипотеза об искаженном восприятии рассыпалась, словно песочный замок, лишь только эта женщина открыла рот.
– Вы говорили, что вот уже неделю вас по ночам мучают кошмары. Хотите рассказать о них?
***
Это был действительно очень странный ребенок! Временами у нее вдруг возникало зыбкое ощущение, будто она уже где-то видела этого мальчишку, встречала раньше… Только вот где? Когда силилась припомнить, в памяти всплывал один мимолетный давний эпизод. Они с Максимкой, которому тогда был лишь годик с небольшим, едут в маршрутном такси. Максимка – рыжий упитанный карапуз – сидит у нее на коленях. На одной из остановок вошла полноватая, средних лет, светловолосая женщина и стала протискиваться поближе к окну. Нечаянно задела своей массой Максимкины ножки, свисавшие с Оксаниных колен. И тут же, почему-то рассердившись, недовольной скороговоркой выпалила: «Не видите-девушка-я иду-ноги-ребенку-убрать-не можете!» И с облегчением уселась на место. Следом за женщиной шел мальчик лет восьми-девяти, такой же светловолосый, как мать, голубоглазый, смотревший по-взрослому. Серьезно. Сел напротив Оксаны с Максимкой. Всю дорогу держался прямо, молча и сосредоточенно смотрел в окно. Оксана припомнила также, что в тот момент она испытала какую-то совершенно необоснованную неприязнь к этому незнакомому мальчику, выглядевшему так красиво-благовоспитанно (серьезность определенно была ему к лицу!). Мать, наверное, должна гордиться им! Лишь позже, все чаще прокручивая этот эпизод в памяти, Оксана поняла причину той странной неприязни. Это была банальная зависть: у такой бесцеремонной мамаши – и такой безупречно воспитанный, симпатичный сын! Образчик благопристойности! «Интересно, – подумалось, кажется, ей тогда, – а мой таким будет?»
«Ну и что?» – спрашивала она свою память. – «При чем здесь этот эпизод шестилетней давности? И тот мальчик? Ему уж теперь, наверное, не меньше четырнадцати… Да и сходство между тем и этим… » Что ж, приходится признать: сходство есть. Не абсолютное, конечно… Цвет волос, глаз… Что-то еще такое было… Ах да! Манера вести себя… Слащаво-безупречная! Порой даже настораживающая своей безупречностью. Разве может живой нормальный ребенок так себя вести? Особенно мальчишка? Ведь им же и подраться хочется, и подвигаться! А уж упрямства в них сколько! Вот Максимка и был именно таким: непослушным, упрямым, драчливым… Если… конечно… действительно… был. Неужели она и впрямь, как многие утверждают, попросту свихнулась и придумала себе сына?
В школу мальчик ходил сам. А вот из школы Оксана забирать его приходила. Вернее, не его… А того, СВОЕГО Максима. Раз неожиданно исчез, то так же неожиданно мог и появиться снова. Стоя в школьном вестибюле, она постоянно искала его глазами среди других детей. И всякий раз видела того, кого видеть не хотела: голубоглазого блондина с серьезным, сосредоточенным взглядом и безупречными манерами:
– Привет, мам! А я сегодня звездочку заработал! По математике!
Или:
– А меня сегодня по чтению похвалили!
Не обращая никакого внимания ни на мальчика, ни на его слова, словно его вообще не существовало, Оксана стояла у выхода и ждала, внимательно присматриваясь к каждому ребенку, выходящему из школы. Не может он просто так взять – и исчезнуть! Ни с того, ни с сего… Не мог он ее бросить! Какая ни есть, но она ему все же мать! Родители, шедшие с детьми к выходу, подозрительно косились на нее, перешептывались.
Когда вестибюль пустел, она, все еще не в силах поверить в очередное поражение, по-прежнему стояла на том же месте и беспомощно озиралась, выискивая взглядом задержавшихся на занятиях и спустившихся позже школьников. Тогда ее снова дергали за рукав:
– Мам… пойдем домой, а?
Эти каждодневные паломничества в школу в сочетании с каждодневными же разочарованиями вконец так измучили Оксану, что однажды, не выдержав долее такого напряжения, она позвонила Виктору и попросила его забрать мальчика к себе.
– В смысле? – переспросил он. – На время, что ли?
– Нет. Насовсем.
– Как «насовсем»?! Ты что, мать? Соображаешь?
– Витя-Витенька… я прошу тебя!.. Ну пожалуйста!.. Сил моих больше никаких…
Не договорила. Замычала в трубку, пытаясь сдержать подступившие к горлу рыдания.
– Ладно, – вздохнул Виктор. – Скажи ему, пусть вещи собирает… или сама собери. Сейчас буду.
Однако, когда Виктор приехал, и Оксана сообщила мальчику, что сейчас он поедет к папе, тот наотрез отказался, впервые поступив так, как, скорее всего, поступил бы Максим:
– Я с мамой останусь!
Не помогли никакие посулы и уговоры. Почему-то он упрямо никуда не желал уезжать от Оксаны.
Вечер. За окном – сумерки. В его комнате тихо. Наверное, сидит за своим столом и, как всегда, прилежно готовит уроки. Кто он такой? Зачем он здесь? Сидя на кровати в своей спальне, Оксана все смотрела в пустоту. У нее было ощущение, будто пустота тоже пристально всматривается в нее, а потом, насмотревшись вдоволь, начинает в нее вливаться, заполняя до самых краев. Вот сейчас дойдет до горла, и тогда она, наверное, лопнет, как пустой мыльный пузырь.
– Вы действительно очень хотите его вернуть? – неожиданно слышит она чей-то знакомый голос.
– Что? – переспросила она, словно очнувшись от глубокого сна. Мальчик стоит у ее кровати и внимательно на нее смотрит. Почему она не заметила, как он вошел? Зачем он здесь?
– Вы на самом деле хотите его вернуть? Вашего Максима?
«Вы»? «Вашего»? Это он к ней обращается? Так. Значит, она, все-таки, была права, и этот мальчишка действительно не Максим? А кто же он тогда? И зачем весь этот бред?
– Да, хочу, – она вытряхнула из себя остатки пустоты. – Конечно, хочу! Он ведь мой сын. А ты знаешь, где он?
Последний вопрос мальчик пропустил мимо ушей, продолжая свою странную беседу:
– А почему вы этого хотите?
– Что значит почему? Я же тебе сказала: он мой сын. Где он?
– Только по рождению. А я, между прочим, тоже ваш сын!
– Что?! Ты?!
– Да. Но не по рождению, а по убеждению.
– Чего? По какому еще убеждению?
– Вы не знаете, что такое «убеждение»? Если верить толковому словарю, то убеждение – это «прочно сложившееся мнение, уверенный взгляд на что-либо, точка зрения».
– Ты что, издеваешься? Мне плевать на убеждение и на толковый словарь! Я хочу лишь знать, кто ты такой и где мой сын?
Не обращая никакого внимания на возмущенный тон Оксаны, мальчик спокойно продолжал:
– Если вы готовы выслушать меня спокойно, я постараюсь объяснить вам то, что могу объяснить. Но есть вещи, лежащие за пределами моего понимания.
Оксана слушала и не верила своим ушам: это говорил семилетний мальчик? Он принял ее молчание за согласие.
– Вы хотите знать, кто я? Значит, вы меня совсем не узнаете? Присмотритесь повнимательнее! Я – ваше детище. Только вынашивали вы меня гораздо дольше. Почти всю свою сознательную жизнь. Например, когда рассматривали фотографии детей своих знакомых, и ваш взгляд особенно отмечал симпатичных голубоглазых мальчиков, ласково обнимавших своих мам. Или когда видели где-нибудь случайно ребенка с серьезно-сосредоточенным взглядом и безупречными манерами…
Оксане казалось, что она вот-вот лишится чувств: так сильно закружилась голова от нахлынувших внезапно воспоминаний. А размеренно текуший, негромкий, рассудительный детский голос журчал неиссякаемой струйкой в ее сознании, затопляя его и подчиняя себе:
– Кто я? Можете считать меня посланником. Хотя это понятие вряд ли способно отразить точно суть интересующего вас вопроса.
– Посланником? Чьим? Кто тебя послал?
Легкая улыбка тронула его губы:
– Вы.
– Я?!
– Ну да. Я – материализация вашего представления об идеальном сыне. Разве не вы мечтали о том, чтобы ваш сын был более послушным и покладистым? Чтобы он хорошо учился и увлекался музыкой? Чтобы не был агрессивным? Не конфликтовал со сверстниками? Уважал старших? Ведь вы же хотели этого! Вы! Разве нет?
Последние слова он почти выкрикнул. Оксана застыла, открыв рот. Она что, все это слышит на самом деле?
– Но вам было мало внутреннего совершенства, – продолжал мальчик уже спокойнее. – Физического отличия вашего сына от других детей вы тоже стыдились.
– Неправда! Не смей! Слышишь? Я никогда не стыдилась Максима!
– Ой ли? Что же заставляло вас так добросовестно оправдываться перед знакомыми, удивлявшимися, в кого он у вас такой рыжий? А чувство смущения и даже вины, возникавшее у вас всякий раз, как Максим нашалит в присутствии других взрослых? Признайтесь себе: вы стыдились вашего сына! Вам было стыдно за его импульсивность, болтливость, неодаренность… за его ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ.
Оксану вдруг обуял панический страх. Страх перед чем-то или кем-то вселенским, всеведущим и всевидящим. Ее мучило почти физическое ощущение, что все ее нутро до последней мысли, даже самой потаенной, до последнего чувства вывернуто наизнанку и спокойно считывается этими детскими губами, не по-детски глаголящими.
– И вы завидовали! Да, вы завидовали матерям более строгим со своими чадами, чем вы, более авторитарным. У них были послушные, удобные сыновья. Ведь с такими легче: велела – сделал! Без споров, без скандалов, без истерик. Не размышляя. Не человек, а автомат какой-то! Мама сказала – значит так надо! Мама задала программу.
Оксана по-прежнему молчала, безуспешно пытаясь осмыслить происходящее. Боясь поверить в возникшее у нее озарение.
– Почему же вы молчите? Вы получили ответ на ваш вопрос? Я – тот, о ком вы мечтали. Ваш идеал. Плод вашего сознания, а значит – тоже ваше дитя. Ваш сын. Скажите же что-нибудь!
Она покачала головой:
– Я не вижу смысла разговаривать сама с собой. Ведь ты сам сказал, что ты – плод моего воображения… Значит, ты существуешь только в моем воображении. Ты – это я.
– Но я реален. Дотроньтесь до меня! Я состою из плоти и крови, как вы. Но я – не вы. Я – идеальный сын, каким вы всегда хотели видеть Максима. А вы… простите, конечно, но разве вы сами тянете на идеальную мать?
– Ты о чем это?
– Ну, например, вспомните, как вы учили сына не говорить плохих слов, не ругаться. В то же время, в пылу раздражения и гнева, у вас самой, случалось, вырывалось крепкое словцо. Разве нет?
– Не тебе об этом судить! Ты себе даже представить не можешь, насколько вы, дети, бываете иногда невыносимы! Я с работы еле приходила… уставшая, вымотанная! А тут еще Максим со своими капризами и вечным упрямством!…
– Да, конечно, – примирительно сказал мальчик. – Но если вы пытаетесь чему-то учить своего ребенка, разве не должны вы личным примером показывать то, чему учите?
– Не в случае с Максимом. Он тотчас же садился на шею.
– Вот видите! Вы, взрослые, вечно противоречите сами себе. Вы изобретаете правила поведения, насаждаете их своим детям, а сами сплошь и рядом их нарушаете. И всегда находите оправдание. Поэтому ваши дети и становятся: одни – робкими и неуверенными…
Оксана поморщилась.
– … другие – наоборот, упрямыми бунтовщиками. Они задаются вопросом: если это можно папе или маме, то почему нельзя мне?
– Господи! Да потому… потому что есть вещи, которые детям делать нельзя! Любой ребенок должен с детства усвоить, что взрослые всегда правы! Мы в их возрасте слушались родителей.
– Любой… всегда…, – задумчиво-тихим эхом отозвался мальчик. Потом вновь улыбнулся. Приятная у него была улыбка.
– Вы в школе любили писать сочинения, верно? – спросил он вдруг, словно припомнив что-то. – Сочинения на заданную тему? Помните?
– Я? Сочинения? Ну и что? При чем тут это?
– А почему вы это так любили?
– Каждый любит что-нибудь делать.
– Потому что у вас это неплохо получалось! И за сочинения вам всегда ставили пятерки. Помните? Кроме… кажется, одного-единственного раза.
– Ты про что это сейчас?
– Про тот случай, когда в дело вмешалась ваша мама. Вам задали сочинение на дом, помните? Вы написали, а ваша мама решила его проверить. Она прочла и пришла в ужас. Помните? И заставила вас переписать сочинение. Под ее диктовку. Вы это сделали безропотно, потому что с детства усвоили, что «взрослые всегда правы». Что вы получили за мамино сочинение?
Оксана отчаянно пыталась сцепить зубы, чтобы унять внутреннюю дрожь. Это все бред… Она просто бредит… Это не может быть правдой…
– Четверку с минусом. Помните? С тех пор вы всегда радовались, что сочинения не задаются на дом, а пишутся в классе.
– Даже если… даже если и так, хотя, повторяю, не тебе судить об этом, – пробормотала она, потирая виски, – нельзя сбрасывать со счетов вот так просто, что родители – правы они или нет – всегда, всегда желают только добра своим детям… Кроме того, они тоже люди, и могут, как все, ошибаться.
– Да, – все так же задумчиво-неторопливо продолжал мальчик. – Наверное, как раз для тех, кто ошибается, желая добра, и придумана пословица: «Благие намерения ведут в ад». У вас, взрослых, что ни концепция, то сплошные противоречия! Что есть Добро, а что – Зло, вы и сами, похоже, не очень-то понимаете. Может быть, это от того, что вы не очень-то знаете и понимаете самих себя?
– Хватит! Слышишь? Эти высокие материи меня мало интересуют. Я не знаю, кто ты, но ты все знаешь. Во всяком случае, обо мне. Скажи, ты знаешь, где Максим? Где мой сын? Пожалуйста, скажи!
– Зачем вам Максим?
– Опять? Я же тебе говорила! Он – мой сын!
– Ваш? – вместо прежней тихой задумчивости в голосе его внезапно появилась резкость. – Да ведь вас всё раздражало в нем! Вспомните! Личность Максима была вам абсолютно чужда и непонятна. Вы даже сомневались порой, ваш ли это сын! Может, вам стоит, все же, разобраться, чего вы хотите на самом деле?
– Господи, да не твоего ума это дело! Понял? Верни Максима! Пожалуйста!
– Почему вы решили, что это в моей власти? – в голосе – прежняя задумчивость, резкости как не бывало. – Все зависит только от вас.
– От меня?
– Да. Вам необходимо понять.
– Понять… что?
– Я не знаю. Но как только вы это поймете…
– Максим вернется?
– Возможно.
– Что значит «возможно»? Вернется или нет?
– Я не знаю. Я же вам сказал: есть вещи, лежащие за пределами моего понимания. Я всего лишь маленький мальчик.
Это был тупик. Движение по замкнутому кругу. Они вновь вернулись к исходной стадии, так ничего и не достигнув.
– Замолчи! Хватит! – Оксана сжимала ладонями голову в бессильной попытке выдавить из своего сознания этот размеренно текущий, не детски рассуждающий, жуткий в своей недетскости голос.
– Мама… мамочка… что с тобой? Тебе плохо?
Она подняла на него глаза: перед ней снова стоял обычный мальчик с испуганным, наивно-детским выражением в глазах. Волосы – всклокочены, лицо – помятое, как после долгого и крепкого сна. Она сама лежит в ночной рубашке, в своей постели… Разве она ложилась? За окном – глубокая ночь. Только что ведь был вечер… На мальчике – голубая пижама… Оксана рывком подскочила с постели. Схватила мальчишку за плечи, затрясла:
– Почему на тебе пижама? Что… что ты только что говорил? Говори! Говори, где Максим?
Неподдельный испуг в глазах мальчика перерос в ужас. Казалось, он сейчас расплачется.
– Я… я спал… а ты кричала… Я прибежал… думал, тебе плохо…
Господи! Ну не привиделось же ей все это!
– Постой! Мы ведь с тобой только что разговаривали… Ты… что-то странное говорить начал… Ну, про убеждение, про… Ты что, не помнишь? Вот только что! И… ты признался, что ты – не Максим… Ты помнишь?
Испуг и непонимание в глазах мальчишки сменились гневной обидой. Лицо исказилось от злобы. Яростно вырываясь из ее рук, он выкрикивал:
– Отпусти меня! Сейчас же… Ты совсем спятила! Я – Максим! А тебе… лечиться надо! Отпусти!
Он задыхался от слез. Ее пальцы бессильно разжались. Значит, привиделось. Это был ночной кошмар. И он продолжался. Но уже наяву. Из комнаты мальчика слышались безудержные рыдания.
***
На сколько хватало его слабых детских сил, он бежал. Бежал во всю прыть, спасаясь от соседского мальчишки. Он не умел и не любил драться. Боялся любого проявления агрессии. Поэтому единственной его задачей стало, как только он входил во двор с детской площадкой и видел там соседского Владика, как можно быстрее добежать до своего подъезда, мгновенно взлететь по лестнице вверх на третий этаж и успеть позвонить в дверь до того, как его настигнет Владик. Тогда выйдет мама, а уж при взрослом Владик не посмеет распускать руки. Побоится. Потому что на самом деле он – трус.
В тот день мать не пришла за ним в школу, и, увидев его одного, без матери, Владик тут же бросился за ним вдогонку, противно выкрикивая: «Баба! Баба! Маменькин сынок!» Подбегая уже к своей двери, он вдруг споткнулся и упал плашмя. И сразу почувствовал, как мощный кулак Владика обрушился на его спину. Владик – такой, он даже лежачего бить станет. Боль была настолько сильна, что, не в силах сдержать подступившую к горлу обиду, он громко заплакал. Владик попытался было сбежать, чтобы не быть пойманным с поличным: их двери были напротив. Но не успел. Одна из дверей распахнулась, и на пороге показалась Оксана с испуганными глазами:
– Что тут происходит?
Увидев сидящего на полу плачущего мальчика и сконфуженного Владика, она все поняла.
– Ты опять за старое? – строго обратилась она к Владику. – Тебе что, мало Максим сдачи давал?
Лицо Владика из сконфуженного приобрело сначала недоуменное, а потом насмешливое выражение крайнего, неподдельного изумления. С Оксаны он перевел недоуменно-изумленный взгляд на плачущего на полу мальчика:
– Мне? Максим? Сдачи?
И презрительно хмыкнув:
– Да ваш Максим сроду никогда никому сдачи не давал! Он чуть что – сразу ревет! Он у вас плакса! И баба!..
Это ее-то Максим – плакса? Это он-то никогда не давал сдачи?
– Ах ты, бессовестный! Ты как со взрослыми разговариваешь? Вот я сейчас маме твоей все скажу…
Позвонила в дверь. Вышла мать Владика – полная, решительная женщина. Оксана сразу же к ней обратилась:
– Ваш сын только что ударил мальчика младше и слабее его!
– Что случилось, сынок? – спросила та слащаво-озабоченным голоском свое чадо. Чадо сконфуженно молчало. Отпираться было бесполезно, так как его поймали с поличным.
– Максим, что между вами произошло? – обратилась она тогда к сидящему на полу и утирающему слезы мальчику. Тот встал и, опасливо косясь на Владика, стал рассказывать:
– Я ему ничего не делал! Я просто шел домой… а он – взял и погнался за мной… Я упал… а он – ударил…
– Так надо было не плакать, а защищаться, – поучительно заметила мать Владика, – а ты чуть что – сразу в слезы!
И обратившись к Оксане:
– Уж больно малохольный он у вас какой-то! За себя стоять не умеет. Чуть что – сразу плакать! Его ведь так любой загнобить сможет! Вы бы его в секцию по борьбе отдали, что ли?
Оставалось невыясненным, что же мать Владика подразумевала под словами «стоять за себя». Оксана хорошо помнила, как Владику раньше изрядно доставалось от Максима. Максим, чувствуя физическое превосходство Владика (тот был старше на год), для самозащиты пускал в ход все, что у него оказывалось под рукой: песок, камни, палки… Умел привлечь на свою сторону других драчунов из соседских мальчишек, чтобы рассчитаться с Владиком. И, хотя большинство драк между Максимом и Владиком, как считала Оксана, были спровоцированы последним, мать Владика устраивала сцены Оксане, крича на всю улицу или на весь подъезд о том, какой Максим агрессивный, что «его лечить надо», потому что «с головой у него явно что-то не в порядке»:
– Вы бы его к врачу отвели, что ли?
Даже грозилась вызвать милицию.
Но ведь именно тогда Максим и пытался «стоять за себя». И был плох.
«До чего же непоследовательная стерва!» – думала Оксана, прямо кипя от злости.
«- Вы, взрослые, вечно противоречите сами себе».
«Она – да, а ты?» – сказала она вдруг себе. Попыталась посмотреть на себя глазами матери Владика. Как бы она сама отреагировала на женщину, бесцеремонно позвонившую ей в дверь и сразу, даже не поздоровавшись, не извинившись за причиненное беспокойство, категорично-сухим тоном предъявившую претензии на ее самое дорогое существо в мире?..
– Вы тоже? – услышала она вдруг.
– Что?
Словно очнувшись, огляделась. Они с мальчиком снова дома, в комнате Оксаны. Когда они успели зайти?
– Вы тоже считаете, что мальчику положено драться, чтобы защитить себя? – голос мальчика звучал тихо, грустно и даже, как показалось Оксане, безучастно. Он сидел рядом с ней на кровати, опустив плечи и голову.
Несмотря на переживаемую ею кошмарную мистификацию и сформировавшуюся вследствие всей этой чудовищной истории острую неприязнь к этому существу, непонятно почему и как вдруг заменившему ей ее настоящего сына, в ней неожиданно шевельнулось что-то похожее на жалость: он сидел так… печально-виновато и, видимо, действительно чувствуя себя виноватым за свою слабость, неумение защитить себя, за то, что вот так беспомощно упал и расплакался, как девчонка… Его и правда было очень легко обидеть.
Оксана открыла рот, чтобы ответить мальчику, что таким драчунам и хулиганам, как соседский Владик, конечно, следовало бы давать отпор, действуя их же методами, то есть кулаками; но в памяти сразу услужливо (или предательски?) всплыла картина, как она, Оксана, назидательно поучает Максима, испугавшись угроз матери Владика (за сына та глотку перегрызет!), не вступать больше ни в какие драки с Владиком и вообще больше с ним никогда не дружить и не связываться. Она боялась сама (как же, не хватало только проблем с соседями и с милицией!) и учила бояться сына.
Так и осталась сидеть с открытым ртом: да ведь он, этот вот мальчик, словно, и правда материализовался из ее же сознания, из ее чувств, из ее страха… И ведет он себя именно так, как она требовала от Максима: не дерется, не связывается, убегает…
– Я не знаю… – услышала она собственный голос. Помолчав немного, неуверенно добавила: – Я думаю, никто точно этого не знает. Вступать в драку с такими, как Владик, небезопасно: ведь он вдвое сильнее…
Поняв, что сморозила бестактность, она осеклась и, чтобы хоть как-то загладить свою вину, поспешно добавила:
– Ты правильно сделал, что побежал: с такими лучше не связываться…
Чувствуя, что ее неуверенно-утешающие фразы не достигают цели, она печально умолкла. Мальчик, все такой же поникший, безучастно хранил молчание. Казалось, он совсем не слушал Оксану.
– Моя мама тоже хочет, чтобы я дрался и «стоял за себя»… Она это часто повторяет… – произнес он вдруг тихо. Оксану словно током ударило. Она встрепенулась, качнулась в его сторону, стараясь заглянуть ему в лицо:
– Твоя мама?
Он кивнул в ответ.
– А… кто она?
– Кто?
– Ну… твоя мама?
– Она всегда хотела видеть меня другим… Драчливым… Смелым… В общем, в точности, как ваш сын.
Оксана, слушая мальчика, прямо физически ощущала, как ее наполняет неожиданная радость: она, сама того не предполагая, вдруг резко продвинулась к цели.
– Говорила, что я веду себя не как настоящий мальчик: не умею защитить себя, всего боюсь, самый слабый во дворе и в классе… Пыталась отдать в секцию… каратэ… – журчал все так же тихо и грустно голос ребенка с поникшей головой.
Оксана слушала, затаив дыхание, не перебивала: пусть выскажется, может быть, в его монологе она наконец услышит ответ на мучивший ее вопрос. Но мальчик замолчал.
– А где… твоя мама? – спросила она наконец, так и не дождавшись продолжения.
В ответ – молчание. В глазах – все та же безучастная грусть.
– Где она живет? – не сдавалась Оксана. – Скажи, ты ведь хочешь, наверное, к своей маме? К своей настоящей маме?
Мальчик опустил голову еще ниже. Оксану внезапно осенила догадка:
– Максим… у нее? Он… он… как и ты? Стал тоже… материализацией… ее… представления об… – слова давались ей с трудом: ведь она, кажется, была так близка к разгадке всей этой мистификации…
– Зачем, для чего вы с Максимом поменялись местами? Мамами? Зачем вам это было нужно?
И тут мальчик, наконец, поднял на нее взгляд. Оксана даже слегка отшатнулась: что это был за взгляд! Полный отчаяния, мученический… Кажется, мальчика била дрожь…
– Да, я очень хочу к своей маме, – заговорил он все так же тихо, но теперь уже небезучастно, – но я должен оставаться у вас… Не спрашивайте меня, почему: я сам этого не знаю, просто чувствую, что должен… Из-за вас … Большего сказать не могу.
Помолчав, он добавил:
– Если… если вы отпустите меня, то я уйду, и тогда всё и у вас, и у меня будет как прежде. Но вы сами, слышите – сами! – должны отпустить меня… Иначе уйти я не смогу…
Последние слова он почти выкрикивал полным отчаяния и непереносимой муки голосом. Голосом человека, который уже ни на что не надеется. Пораженная, Оксана не верила своим ушам: всё, оказывается, так просто? Просто взять и отпустить? И всё будет как раньше? Максим вернется? Так чего ж она ждет? Да разве она его держит?
Оксана рванулась к входной двери, собираясь раскрыть ее настежь. Пусть себе уходит! Да так и застыла в полном, непередаваемом изумлении, вперившись взглядом в то место, где была дверь. Вместо двери, через которую они оба вроде бы совсем недавно вошли в квартиру после стычки с Владиком и его матерью, Оксана увидела красную кирпичную стену. Глухую. Женщина лихорадочно обвела взглядом всю стену прихожей – дверь бесследно исчезла. Нигде ни малейшего намека на выход. Кинулась, не вполне осознавая, что делает, в кухню, в гостиную – выхода не было нигде. Ее небольшая квартира стала наглухо замурованным помещением.
Бессознательно, точно сомнамбула, повернулась она к спальне. Мальчик по-прежнему сидел на кровати и страдальчески смотрел на нее. Только теперь у него по лицу, так же, как там, на лестничной клетке, когда его ударил Владик, текли слезы.
– Вот видите? – сдавленно произнес он, стараясь изо всех сил сдержать разрывавшие его рыдания. Еще Оксане почудилась в его голосе и взгляде жалость к ней, такой растерянной, одинокой и измученной всем этим кошмаром. – Я не могу оставить вас… Это не в моей власти…
Помолчав немного в ожидании ее реакции, он проговорил умоляющим голосом:
– Только вы можете отпустить меня! Пожалуйста, отпустите!
Несмотря на охватившее ее оцепенение и страх перед тем непостижимо-сверхъестественным, что происходило с ней, она, все же, успела подумать о том, кто же из них двоих сумасшедший. Ведь она и сама вовсе не прочь выпустить его из своей квартиры, но дверь… Оксана снова обернулась к тому месту в стене, где раньше была дверь. Все та же глухая стена…
Опять посмотрела на мальчика. И тут страх оставил ее, уступив место совсем иному чувству. Перед ней сидел маленький, беззащитный, одинокий и запуганный так же, как и она, потерявшийся в чужом, враждебном ему мире ребенок! Она хочет вернуть сына, он хочет вернуться к своей маме. И оба они беспомощны перед той загадочной, непонятной силой, так грубо вмешавшейся в их привычную жизнь и сыгравшей с ними обоими какую-то абсурдно-жестокую шутку.
Она воспринимала этого чужого, незнакомого ребенка, как непостижимо-навязчивый кошмар. Теперь же она видела, что ее кошмар явился ей не по своей воле: существо, мучившее ее во сне и наяву, мучилось само… Вероятно, для него она, Оксана, являлась таким же кошмаром, дурным сном, окончания которого он не мог дождаться… Еще бы! Попасть в совершенно чужую, незнакомую квартиру, к совершенно чужой, незнакомой женщине вместо родной матери! Быть вынужденным жить с этой женщиной, терпеть ее неприязнь! Бедный ребенок! Конечно, она обязательно постарается сделать так, чтобы он вышел отсюда, но…
– Но как мне выпустить тебя? – произнесла она дрожащим голосом. – Ты же сам видишь, дверь…
– Я знаю, где выход, – голос его теперь был тверд и спокоен. – Я вам покажу, хотя мне и нельзя этого делать. Но открыть его вам придется самой.
– И… где же? – растерянно оглядываясь, спросила Оксана. Мальчик помолчал, словно раздумывая над чем-то важным, затем поднялся и направился прямо к Оксане. Подойдя к ней очень близко, он жестом попросил ее наклониться, будто хотел сообщить ей что-то на ухо. Она наклонилась. Тогда мальчик поднял указательный палец и дотронулся до лба Оксаны. Не выдержав этого последнего потрясения, она потеряла сознание…
***
… и открыла глаза. Виталий сидел в своем кресле у окна и внимательно слушал.
По мере того, как пациентка говорила, мысли в его голове формировались с профессионально-фиксирующей точностью.
Налицо был типичный случай шизофренического психоза, сопровождаемого зрительно-слуховыми галлюцинациями, в сочетании с парасомнией. Пациентка явно не отличала сон от реальности. Однако ни тесты, ни обстоятельное медицинское обследование никаких серьезных психических отклонений у Оксаны не выявили. Кроме, разве что, очень повышенного уровня тревожности. Вероятно, отчасти по причине эмоционально-интеллектуального переутомления (все-таки, одна ребенка воспитывает, надеяться особенно не на кого; ребенок – это большая ответственность, а у нее, похоже, чрезмерно развито чувство ответственности; да и с сыном отношения, похоже, оставляют желать лучшего); отчасти, возможно, и вследствие постоянно присутствующей в ее жизни психотравмирующей ситуации (конфликты с соседкой из-за детей); а еще стресс на подсознательном уровне, который она упорно отказывается признать, загоняя его все глубже в подсознание (потеря любимого человека: ведь он был опорой, сильным плечом рядом, а с ним – утрата чувства контроля над будущим, боязнь будущего). Ну и комплексы, оставшиеся с детства (отсутствие взаимопонимания с собственной матерью), тоже, конечно дают себя знать. Диагноз был ясен. Теперь назначить лечение…
Виталию вдруг припомнилось, как, еще будучи студентом, он присутствовал на конференции, посвященной исследованиям немедикаментозных методов лечения психических заболеваний. Особенно его впечатлил один доклад, в основу которого докладчиком был положен личный опыт работы с многочисленными пациентами в период военных действий на территории Чечни и Ингушетии, где с 1995 года была открыта миссия Международной гуманитарной организации, а также в послевоенный период. Основная задача миссии состояла в «психологической реабилитации мирного населения, пострадавшего от войны». В памяти сохранилось даже название доклада – «Русское боевое НЛП в Чечне» и имя докладчицы – Надежда. Основная мысль доклада сводилась к тому, что «в девяноста процентах случаев пациенту можно помочь без таблеток, применяя техники НЛП» и используя ресурсы его сознания и подсознания. Так, докладчица рассказала об одной девочке восьми лет, «которую постоянно, как галлюцинация, преследовал звук самолета». Родители и врачи «успели изрядно напугать ребенка, убеждая его, что все это ему только кажется, но для девочки этот звук был реальностью». Психолог предлагала в этом случае следующее: успокоить ребенка и «войти в раппорт с симптомом». Она сказала девочке: «Конечно, это тебе не кажется. Просто твои ушки стали гораздо лучше слышать и теперь улавливают звук, который где-то очень далеко. Поблагодари же скорее за это свои ушки». Девочка успокаивается. Контакт с симптомом найден. Дальше Надежда рассказывала, как она при помощи техник НЛП научила девочку «играть с симптомом», в результате чего в душе ребенка полностью исчез страх перед ним, и постепенно девочка перестала его слышать вообще. «Давай пожелаем ему счастливого пути», – говорит Надежда девочке и, снова обращаясь к аудитории, делает заключение: «Мы не ссоримся с симптомом, мы с ним обращаемся очень нежно и ласково, мы его приручаем, а затем с ним работаем».*
«Приручаем… работаем…» – мысленным эхом отдавалось какое-то время в сознании Виталия. Работать – это, кажется, «значит решиться думать иначе, чем прежде»? Чья это мысль? Фуко, кажется. Ему же, вроде, принадлежит высказывание о том, что написать книгу – это всегда в некотором смысле уничтожить предыдущую… А создать новую субъективную реальность – значит уничтожить прежнюю? Создайте себе новую иллюзию, ну например, новый образ сына, и он вытеснит старый, так получается? Ерунда какая-то! В сознании может быть, но не в реальности же… Мы можем изменить нашу субъективную реальность, но ведь объективная ситуация вокруг при этом не изменится.
Виталий откинулся на спинку кресла. До чего дошел! Сам с собой спорить начал! Только вот раскола в собственном сознании ему и не хватало! А раскол преследовал его постоянно. Так, у него до сих пор не сформировалось однозначного отношения к симптомам шизофрении именно как к симптомам серьезного заболевания. До сих пор не выявлены до конца ни причины, ни суть этого явления. Кто знает? Может быть, это своего рода один из способов самопознания? Поиск правильного решения?
Он взглянул на Оксану. Вот уже несколько минут она молча, растерянно оглядывалась вокруг. Он поймал ее взгляд.
– Я… спала?
– Нет.
Она в изумлении уставилась на него:
– Нет?
– Вы рассказывали о своих ночных кошмарах.
Словно припомнив что-то, она, бессмысленно уставившись в одну точку, тихо произнесла:
– Да.
С полминуты они оба молчали. Затем Виталий решился: «Ну что ж, попробуем «Метод Надежды!»
– Оксана, я вас очень внимательно выслушал. Теперь вы, пожалуйста, выслушайте меня. Все тесты и медицинское обследование показали, что вы абсолютно здоровы. У вас не обнаружено каких-либо серьезных психических отклонений.
У Оксаны, слушавшей врача с напряженно-тревожным вниманием, вырвался вздох облегчения.
– Правда, – продолжил Виталий, – один из тестов выявил у вас повышенную тревожность. Тревожность, обострившую ваше восприятие и, возможно, изменившую его.
В глазах пациентки снова засветилась тревога.
– Не пугайтесь раньше времени! Повторяю, вы абсолютно здоровы. Просто ваши органы чувств, в результате усиления их деятельности, стали работать… ну, как бы, с опережением.
– С опережением?
– Понимаете, то, что вы воспринимаете сейчас, – я имею в виду не данную ситуацию, а вашу ситуацию с этим мальчиком, – так вот, то, что вы сейчас видите и слышите, действительно существует. Это не плод вашего воображения, а реальность, но только не в настоящем, а в будущем.
Виталий выдержал небольшую паузу, наблюдая за реакцией пациентки: она, в общем-то, успокоилась, когда ей сказали, что она не безумна, но теперь, выслушав его последние слова, была потрясена.
– Скажите, Оксана, ваш сын… ваш настоящий сын, Максим, он часто вас… м-м-м… разочаровывал?
– Разочаровывал?
– Да. Выводил из себя, если хотите, сердил, раздражал?…
«Да ведь вас всё раздражало в нем!»
– … Словом, часто давал поводы для недовольства? Часто ли вам приходилось выслушивать жалобы от учителей, от соседей?
Оксана недовольно поморщилась:
– Я говорила уже, каким он был. Неудобным для всех. Непростым. Да, мне приходилось выслушивать жалобы.
– И как вы на них реагировали?
– Как? Пыталась беседовать с ним… ставила в пример других детей… хороших… иногда наказывала. Но… вообще, с ним было… очень сложно. Максим не был обычным ребенком. Перед поступлением в школу мы с ним обошли врачей: невропатолог поставила ему диагноз – сверхгиперактивность.
– Вас это сильно беспокоило?
– Да, очень. Я была не просто обеспокоена, я была в шоке. «Как же так? – думалось мне. – У меня, которая из кожи вон лезет, чтобы всегда казаться спокойной, выдержанной, скромной, – так меня воспитали! – и вдруг такой, настолько непохожий на меня ребенок!» Понимаете, тогда мне казалось, что это, как если бы ему диагноз «слабоумие» поставили. Хотя, на самом деле, Максим – очень смышленый мальчик, несмотря на свою гиперактивность. Я переживала, что скажут люди – друзья, знакомые… Я всегда переживала, что скажут другие обо мне и о моем ребенке. И… мне было стыдно. Да, мне часто было стыдно за своего ребенка перед другими. Да, я была разочарована.
– Как после этого развивались ваши отношения с сыном?
– До рождения сына, – задумчиво проговорила Оксана, – процесс воспитания представлялся мне таким простым. Мне казалось, что я о нем всем знаю. Но с появлением Максима я поняла, что это, увы, не так. Я поняла, что не знаю, как мне воспитывать собственного ребенка. Читала специальную литературу: иногда – помогало, но в большинстве случаев – нет. Я была в отчаянии, а отчаяние, по-видимому, не способствует налаживанию гармоничных отношений: мы часто ссорились, скандалили. Максим становился все упрямее и эгоистичнее. Порой я уж и не помнила, когда мы с ним нормально разговаривали, без криков и взаимных оскорблений… Я вспоминала советы педагогов и психологов, что такое поведение необходимо наказывать. Наказывала, но становилось только хуже. Я постоянно была на грани нервного срыва, не знала, что предпринять… Вот и все.
– Давайте перенесемся еще раз в прошлое: до рождения Максима. Каким вы представляли себе своего тогда еще не родившегося, будущего, ребенка?
Оксану вдруг взяло зло: у нее действительно неизвестно куда пропал ребенок, и этот доктор сам только что признал, что она не сумасшедшая, и то, что она говорит, – правда, а теперь вот опять взялся за ее психику, за ее представления! Он что, не верит, что она на самом деле здорова?
Еле сдерживая прорывавшуюся злость, она процедила:
– Я думаю, вы сами можете догадаться, что любая мать мечтает, прежде всего, о том, чтобы ее ребенок был здоров. Во всех отношениях: и физически, и психически.
– Оксана, не сердитесь, пожалуйста. Извините, если мой вопрос обидел вас, но, поверьте, он может иметь непосредственное отношение к исчезновению вашего сына. Просто скажите: вы мысленно видели в будущем послушного и ласкового сына? Мечтали вы видеть его в будущем знаменитым? Ну, например, в области искусства? Музыки, например?
Уставшим голосом она произнесла: «Да».
– И это вполне нормально, – продолжал Виталий. – Об этом мечтают большинство матерей: контакт и взаимопонимание с родным чадом без особых усилий со стороны родителей. Просто потому, что ребенок от природы послушен и все понимает с полуслова. А теперь вот представьте: рождается у такой матери ребенок, растет. Проявляются черты личности, полностью противоположные тем, которые мать, в соответствии со своими представлениями, пытается сформировать в нем… И не только проявляются, а все больше и больше закрепляются. Мать, упорно не желая признавать природной сущности ребенка, а также его права быть самим собой, по-прежнему пытается чуть ли не за уши притянуть свое чадо под свои представления о хорошем мальчике или хорошей девочке. Ребенок сначала искренне недоумевает: почему же мама не хочет принять его таким, какой он есть? Почему она все время его ругает? Поначалу, может быть, будет даже стараться угодить вам. Но природу ведь не переделаешь: из боевого, подвижного мальчишки не сделаешь флегматичного тихоню. И тогда ребенок тоже проявляет в ответ упрямство. Сопротивляется. На подсознательном уровне он понял, что мама – эгоистка: она любит не его, того, который существует в реальности, а свои представления о нем, даже если представления эти реальности и не соответствуют. Свое благополучие любит и свой покой, которые и пытается обрести за счет подавления его индивидуальности. Ну, а дальше – больше! Как известно, дети – отражение своих родителей. Вот и он становится таким же эгоистом, как его мама. Упрямым и непослушным. А почему он должен слушаться? Ведь мама его не слушает: не слышит и не понимает. Мать – в отчаянии. Она тоже ничего не понимает. Как вы думаете, как в будущем сложатся их отношения, когда ребенок вырастет?
«Уйду от тебя! Вот вырасту – уеду! Далеко-далеко! Подальше от тебя! Одна будешь жить!» – поднялись в ее памяти Максимкины вопли, когда он в очередной раз закатывал истерику.
И ведь действительно ушел!
Врач задал ей вопрос о том, о чем она боялась даже думать: о будущем. О будущем своего сына и о своем. Потому что кроме пустоты, вечного одиночества и непонимания она не видела там ничего.
– Как вы думаете, – повторил свой вопрос доктор, – как они будут ладить в будущем?
– Наверное, никак. Я не знаю…
– Мать рискует в будущем потерять сына. Не в физическом смысле, нет: оборвется духовная связь, ослабнут родственные чувства, не будет доверительных отношений. Обычно такие дети рано покидают своих родителей, стремясь к самостоятельности, которой были лишены в детские и отроческие годы. И, как правило, обрывают всякую связь с родителями: не звонят, не пишут, не приезжают. Если и дают о себе знать, то крайне редко. Они понимают, что с представлениями их родителей о хороших детях им не сровняться никогда: в глазах родителей они всегда будут не так хороши. И они оставляют родителей один на один с их представлениями, с их идеалами… Ведь представление никогда не разочарует, не нагрубит, не проявит эгоизма или неблагодарности.
– Вы хотите сказать… – недоуменно начала Оксана и тут же умолкла.
– Я думаю, что внезапное исчезновение вашего сына и появление вместо него этого незнакомого, – хотя не такого уж незнакомого, верно? – вам мальчика – это своего рода послание вам из будущего. Своеобразный сигнал-предупреждение, посланный вам – только не удивляйтесь! – вашим же подсознанием.
« – … можете считать меня посланником. …
– Посланником? Чьим? Кто тебя послал?
– Вы».
– Объясните, – попросила Оксана доктора, – я не понимаю.
– Хорошо. На подсознательном уровне вы очень боитесь своего будущего. Отсюда и повышенная тревожность, которая в итоге привела вас к сильному стрессу. Это, в свою очередь, привело к опережающей работе ваших органов чувств, поэтому вы стали воспринимать то, что происходит не сейчас, а то, что произойдет с вами в будущем. Как один из возможных вариантов будущего: ваше представление вступило в конфликт с реальностью и вытеснило ее, а вы остались один на один со своим представлением, заменившим вам реального сына.
Оксана молчала, ошарашенная услышанным.
– Что мне делать со всем этим? – проговорила она наконец. – Как мне вернуть сына? Могу я из этого… подсознательного будущего вернуться в сознательное настоящее? Я всего лишь хочу вновь увидеть Максима. Как мне быть?
– Прежде всего, успокоиться и перестать бояться. Должен сказать со всей ответственностью, что вам несказанно повезло: вам выпала возможность увидеть будущие последствия ваших настоящих отношений с сыном и преобразовать ваше настоящее в иное будущее, не такое… Вам необходимо изменить отношения с сыном.
– Как? Как я их изменю, если мой сын исчез?
– У вас с ним есть связующая нить – ваш посланник. Постарайтесь войти с ним в контакт. Не бойтесь его, не воспринимайте, как кошмар во сне и наяву. Он временно заменяет вам сына, вот и отнеситесь к нему, как к сыну. Тем более, что, в определенном смысле, так оно и есть… Узнайте, чего он конкретно хочет. Не игнорируйте его нужды. Сделайте его своим союзником. Подружитесь с ним.
***
Если бы Оксану раньше спросили, каким методом ее воспитывали в детстве, она без запинки, твердо и уверенно охарактеризовала бы его только с самой положительной стороны: метод формирования «соревновательского духа». «Посмотри, как ведет себя в гостях твоя подруга! Как она спокойна и выдержанна! Ты же… как егоза!» Или: «Посмотри, как скромна героиня такого-то и такого-то фильма! Вот за это ее и полюбил главный герой!»
Такие замечания матери будили в душе Оксаны искреннее желание быть такой же, а, если возможно, то и лучше, как ее выдержанная подруга или как героиня-скромница, пленяющая своей скромностью сердца мужчин. Она изо всех сил старалась соответствовать тем нравственным идеалам, которые выдвигала перед ней мать. Стараясь перещеголять собственной выдержанностью подругу, а скромностью – героиню фильма.
Ей, в общем-то, не составило особого труда натянуть на себя личину внешнего смирения и скромности, которые с годами, как ей казалось, стали ее внутренней сутью. С каким удовольствием ей неоднократно доводилось слышать отзывы материных знакомых и подруг: «Какая у вас скромная дочь!»
Для матери Оксаны оставалось, однако, загадкой, почему выдержка и скромность ее дочери периодически давали сбой, выражающийся в неожиданных истериках и грубом поведении, но приписано всё, в конце концов, было дурной наследственности со стороны отца.
Впервые «незыблемые идеалы» смиренно-молчаливой скромности были слегка поколеблены теткой Оксаны, приехавшей как-то в гости из другого города. «Что ты из нее лепишь?» – выговаривала она тогда Оксаниной матери. – «Ведь шпынять все будут! Заклюют!» А Оксане наедине: «Боится она, что ты в подоле ей принесешь, вот и учит тебя этому…». Поскольку в их с матерью небольшой семье тетка слыла женщиной легкомысленной, несерьезной, то и слова ее Оксана всерьез не восприняла.
Второй, более существенный, удар по вложенным в дочь идеалам «высокой порядочности» и скромности нанесла сама же мать, объявив, что стала встречаться с «очень хорошим человеком»: « – Мам… но у него же семья! Разве это хорошо?» – « А у нас кого увели? Не женатого? Не семейного?» – отрезала в ответ мать.
Наверное, именно тогда, под давлением несоответствия поступков матери ее словам (а Оксана не привыкла подвергать сомнению ни слова матери, ни, тем более, ее поступки), у Оксаны и начала зарождаться чудовищная неуверенность в чем-либо: в традиционных нормах поведения, в традиционных нравственных идеалах и, прежде всего, в себе самой.
По инерции, не в силах сопротивляться устоявшимся привычкам, она продолжала и дальше жить в соответствии с втиснутыми в нее идеалами, не будучи теперь абсолютно уверенной в этих идеалах: реальность диктовала иные.
Эта внутренняя раздвоенность порой очень изматывала Оксану, разражавшуюся время от времени непонятными ей самой вспышками раздражительности и гнева. Против кого? Она и сама не могла объяснить.
« – Мам, ты отведешь меня в школу?
– Я – не мама тебе, мальчик! Я не знаю тебя…»
«Я не знаю тебя…» – звучало у нее в голове, когда она подходила к своему дому. «А себя? Себя-то я знаю?»
«Постарайтесь войти с ним в контакт. Подружитесь с ним», – вспомнились ей слова психиатра.
Да. Она не знала саму себя. Она понятия не имела о собственных представлениях, желаниях… Ей необходимо узнать себя. Познакомиться с самой собой и… подружиться. Обрести внутреннюю цельность. Избавиться от неуверенности, от внутренней двойственности, отчуждавшей ее не только от себя самой, но и от других. От мира. Ибо, не будучи уверенной ни в чем, она понятия не имела о том, как ей взаимодействовать с миром.
– Почему ты мне не звонишь? – всё чаще слышала Оксана слова матери, едва только снимала трубку.
« – …Обычно такие дети рано покидают своих родителей… обрывают всякую связь… не звонят, не пишут, не приезжают… оставляют родителей один на один с их представлениями…»
Чувствуя себя виноватой, она бормотала что-то бессвязное в ответ или, чаще, отмалчивалась, искренне не зная, что ответить. Молча выслушивала новости, которые мать рассказывала о тетке и ее дочери Ирише. Ириша была теперь новым кумиром матери, что было, в общем-то, вполне справедливо. На десять лет моложе Оксаны, она уже немало преуспела в жизни: имела престижную, высокооплачиваемую работу, хорошего мужа, двоих детей, прекрасную квартиру… Да и вообще очень уверенно и смело шла по жизни. Такая энергичная. Так хорошо выглядит, так следит за собой. Оксана в ответ покорно соглашалась с матерью и, попрощавшись в конце разговора, вешала трубку. До следующего звонка матери.
***
Она поднялась по лестнице. Открыла дверь. Тишина и пустота квартиры встретили ее. В который уже раз. Не успела она снять пальто, как услышала нарушивший тишину необычный звук. Звук доносился из детской. Это была… музыка. Нежная. Меланхоличная. Оксана все еще не могла привыкнуть к тому, что теперь у нее в квартире нередко звучала музыка. Он был дома. Занимается. Наверное, разучивает очередной этюд…
Войдя в детскую, Оксана увидела склонившуюся над нотами светловолосую головку мальчика.
– Привет, – подойдя к нему, заглянула в ноты. – Трудно?
– Привет. Нет, не очень.
– Любишь музыку?
– Да, люблю.
Максим просто терпеть не мог.
– И слушать и заниматься?
– Да.
– А прогуляться не хочешь? Погода – просто чудо! Бабье лето. Солнышко, воздух свежий… Пойдем, а? Проветришься. А то так взаперти и заболеть можно!
Легкий ветерок приятно овевал лицо. Солнце играло лучами в пестрой опадающей листве деревьев. И всё вокруг – дома, деревья, земля, небо – выглядело таким нарядно-солнечно-пестрым. Если бы не эта яркая пестрота, выдававшая осень, можно было бы подумать, что наступила весна.
Неторопливо прогулявшись по аллее, находившейся недалеко от их дома, они вышли на довольно обширную детскую площадку. В середине площадки располагалась песочница, в которой возились малыши и несколько детей лет пяти-шести.
– Я присяду, – сказала Оксана мальчику. – Устала немного. Хочешь – пойди поиграй.
– Я тоже посижу.
Они вместе уселись на лавочке, как раз напротив песочницы. Сидели и молча наслаждались созерцанием картины мирно играющих детей, солнцем, голубым небом с легкими игривыми облачками, ласковым осенне-весенним ветерком.
Гармоничное настроение Оксаны было внезапно нарушено неожиданным появлением на площадке Владика. Увидев его, она невольно вздрогнула, смутно предчувствуя что-то нехорошее, ощущая, как снова безвозвратно теряется ее только что обретенная внутренняя связь с окружающим, дарившая успокоение и уверенность, уступая место разливающемуся внутри страху и напряжению. Как вскоре выяснилось, не напрасно.
Владик подошел к шестилеткам и стал бесцеремонно отбирать у них найденные ими палки, из которых дети пытались строить домик. В песочнице поднялся рев. Завязалась драка между Владиком и одним из шестилеток. Владик оттолкнул шестилетку и, в итоге, все же, отобрал у него палку, чем вызвал новый приступ рева.
Победоносно улыбаясь, Владик встретился взглядом с Оксаной, вдавившей голову в плечи и с неодобрительной насторожённостью наблюдавшей за ним. С ее губ уже готово было сорваться замечание. Взгляд Владика с Оксаны скользнул на сидящего рядом с ней мальчика и стал высокомерным. Хулиган скорчил рожу и издевательски заорал на всю площадку:
– Ка-а-во я ви-и-жу!.. Максик-де-е-вочка сидит возле ма-а-мочки!.. Не пацан, а девочка!.. Ба-ба!.. Ба-ба!.. Маменькин сынок!..
Владик все продолжал орать, кривляясь и гримасничая и немилосердно привлекая всеобщее внимание к Оксане и сидевшему рядом с ней мальчику. Оксана с Владика перевела взгляд на мальчика и снова поразилась в который уже раз охватившему ее ощущению дежавю. Где же она могла видеть раньше этого мальчика? И поняла: она смотрела на него сейчас словно в зеркало. Та же поза, что и у нее: вдавленная в плечи голова, в глазах – явная обида, но подавляемая непреодолимым страхом. Да это же она сама и есть! Ее отражение – вот он кто! Такой же неуверенный в себе тихоня-скромник, проявляющий смирение даже в ситуациях, требующих решительных действий.
«- … Но я – не вы».
Нет, конечно. Ведь у нее это внешнее смирение так и не стало ее внутренней сутью, так и не срослось с ней, так и осталось лишь внешним, наносным аксессуаром. Декорацией. Чем-то чужим, так до конца и не принятым.
Удивительно было то, что в детстве Оксане с легкостью удавалось своей личиной скромности и смирения, которую она с готовностью натянула на себя в угоду кумирам матери, обманывать взрослых – учителей, знакомых матери, воспитателей, но не детей. Ее сверстники почти всегда, интуитивно, но безошибочно, угадывали ее настоящую суть.
Оксане вспомнился очередной визит тетки, приехавшей познакомиться с Виктором, тогда еще женихом уже взрослой племянницы. За общим разговором тетка вовсю расхваливала Оксану, вспоминая, каким «сущим ангелом Оксаночка была в детстве»:
– Не то что моя Ирина!.. Та была совсем другая: с ней трудно было… С Оксаночкой же никогда никаких проблем! Такая всегда спокойная была девочка! Тихая… Прямо ангел!
Знала бы тетка, какие с трудом обуздываемые страсти постоянно кипели в душе этого мятежного ангела! Ведь «соревновательский дух» был сформирован в ней на совесть и действительно служил той движущей силой всех ее поступков, на которую и делала в свое время ставку ее мать. Но наравне со стремлением к успеху и совершенству шагали ревность и зависть к успехам менее скромных, но зато более уверенных в себе и решительных, а потому и более удачливых, сверстников; скрытые за маской спокойствия и подавляемые где-то глубоко обиды; чувство собственной неполноценности и бессмысленности собственных усилий.
И вот теперь она – взрослая женщина с мировосприятием ребенка. Всего боящаяся, неуверенная ни в себе, ни в чем-либо вообще, не знающая, как поступить, что сказать… Она – мать, не знающая, как ей воспитывать своего ребенка, подсознательно избегающая какой-либо ответственности за его воспитание. Бездеятельная трусиха – вот она кто! Не пора ли, наконец, выпустить себя на волю? Ту себя, подавленную страхом и скромностью?
Она снова взглянула на мальчика: щеки его стали пунцовыми от стыда и еле сдерживаемой обиды.
«… это своего рода послание вам из будущего… сигнал-предупреждение…»
Вот и она, как ее мать раньше, сотворила себе кумира: мальчика с показным спокойствием, натужным смирением, не ввязывающегося почем зря в драки со сверстниками, удобного для нее и для окружающих, внешне беспроблемного. За которого ей не было бы стыдно перед соседями или знакомыми. И что же? Ей БЫЛО стыдно! Вот эту самую личину она пыталась натянуть на Максима, воспитывая его в соответствии со сложившимся у нее в голове идеалом, и теперь, когда увидела, каким он может стать, если она добьется успеха…
– Баба! – крикнул в последний раз Владик и, отвернувшись, снова переключился на шестилеток. Назревала новая драка.
– Хочешь вмазать ему как следует? – услышала она совершенно неожиданно собственный, спокойный и уверенный, голос. И поразилась тому, что действительно была, наверное, впервые в жизни, абсолютно спокойна и по-настоящему уверена в себе.
Мальчик, сидевший до этого неподвижно, сжав кулаки и зубы и устремив ненавидящий взгляд на Владика, изумленно уставился на Оксану. Уж не ослышался ли он? Потом снова глянул в сторону песочницы и еще раз, нерешительно, на Оксану:
– А можно?
Бросив быстрый взгляд на разошедшегося в песочнице Владика, она уверенно кивнула:
– Можно.
– Но ведь бить других – это плохо.
– А он разве сейчас поступает хорошо? Должен же кто-нибудь дать ему отпор. Или ты боишься? Ты не бойся! Ведь ты будешь не один. Вас там много, – она кивнула в сторону песочницы. – Всыпьте ему как следует, чтобы знал, что так вести себя с другими нельзя.
По мере того, как она говорила, выражение нерешительности исчезало с лица мальчика. Блеснув озорной и благодарной улыбкой, он рванулся было к песочнице, но тут же притормозил и снова обернулся к Оксане:
– Скажите… а…
– Ну что еще?
– Вам не будет за меня стыдно?
Ах, вот оно что! Улыбаясь, она покачала головой:
– Знаешь, что я поняла? Бывают ситуации, когда про стыд можно забыть. Это как раз тот случай. Ведь ему не стыдно, – снова кивнула на Владика.
Решительно сжав кулаки и больше ни о чем не спрашивая, мальчишка ринулся к хулигану. Подбежав близко к Владику, он попытался оттолкнуть его от ревевших шестилеток. Тот оказался сильнее и крепким толчком отшвырнул мальчика в песок. Затем двинулся на него с кулаками. Мальчик, почувствовав под ладонью спасительное сыпучее вещество, судорожно схватил его в пригоршню и с наслаждением швырнул в лицо противнику. Совсем как…
Стоп! Больше никаких «как»! Это был…
– Макси-и-им!.. – истошно закричала Оксана, срываясь вдруг с места. – Макси-и-им!
Подбежала к песочнице. Не смея поверить, выдохнула:
– Максим!..
Снизу вверх, из песочницы, на нее смотрели зеленые в серую крапинку, озорные, смеющиеся глаза сына. В ярко рыжих растрепанных вихрах застряли песчинки. На чумазом, перепачканном лице можно было, все же, разглядеть такие же рыжие веснушки.
Максим, освободившись, наконец, от Владика, на которого теперь налетели шестилетки, встал с песка и, подбежав к матери, возбужденно затараторил:
– Мам!.. Ты не понимаешь!.. Мы играли… а он… он сам виноват… это мы те палки нашли… а он отбирает… да еще дерется… и пинается…
Оксана с упоением ловила каждое слово сына. Да, это был именно он, ее Максим. Он вернулся. На всякий случай Оксана внимательно огляделась вокруг: посланник исчез. Словно его никогда и не было.
автор Влада Галина
