Мама! Ты у меня просто чудо, честное слово. Знаешь, никогда не думал, что так здорово получать посылки, письма и всё такое. Теперь я буду писать тебе каждый день, обо всём-обо всём, о самом весёлом и даже о самом грустном.
Позавчера мне принесли твою посылку, я поставил её на тумбочку и долго-долго рассматривал. Мне даже показалось, что она пахнет нашим домом. А когда вытащил оттуда апельсины и разложил их на кровати, то разревелся, как последняя девчонка. Понимаешь, они лежали на белой постели такие яркие, круглые – и мне показалось, сегодня какой-то праздник, весёлый, шумный, вроде дня рождения. Ну я и разревелся. А потом пришли ребята из соседней палаты, мы смотрели на апельсины и всё говорили про то, как будет здорово, когда мы выпишемся из больницы. Мы так размечтались, что не заметили, как прозвонили на ужин. Прибежала санитарка и разогнала всю компанию, причём, кричала так, словно застала нас в туалете за куревом. И ты знаешь, что я решил тогда? Я решил, что всё в жизни буду делать так, чтобы никогда больше не оказаться вновь в этой треклятой лечебнице!
Самое страшное здесь – это ночь. Лежишь в постели и думаешь о том, что завтрашний день будет как две капли воды похож на сегодняшний. В палате тихо и темно, и всё время кажется, что кто-то чёрный и громадный разгуливает меж кроватей. Иногда хочется кричать от ужаса, звать на помощь, но знаешь, что все будут потом смеяться и называть тебя психом, поэтому молчишь и лежишь, вцепившись в одеяло. В коридоре у дежурной сестры горит маленькая настольная лампа, и от этого маленького жёлтого света становится ещё тревожней. Словно все затаились и ждут чего-то страшного, что должно непременно случиться.
Вчера умерла Сашка из первой палаты. Вечно почему-то умирают самые весёлые и умные, а дураки остаются. Эта Сашка была самой остроумной девчонкой на нашем этаже. У нас вообще одни мальчишки, только первая палата девчачья. Все девчонки там – ну прямо дохлые кошки! Как она жила с ними, не представляю. С такими потреплешься пять минут – и жить не хочется, до того любят нюни распускать. По-моему, она их терпеть не могла, потому что вечно торчала в нашей палате и что-нибудь рассказывала. Да так здорово, что мы животики надрывали от смеха. Она этими историями была забита по самое некуда, всё она видела, всё она знала, везде успела побывать. А врачей и медсестёр она передразнивала – просто умора! Только она не очень–то это любила, врачей показывать, её целый час приходилось упрашивать. И в теннис она играла, как бог. Все мальчишки у неё битые ходили и из-за этого злились на неё, дураки. Только у меня она ни разу не выиграла. Мы с ней целыми днями торчали у теннисного стола, пока нас санитарки или медсёстры не растаскивали. Очень ей хотелось у меня выиграть. Я даже иногда пробовал ей поддаваться, но она тогда садилась на стол и объявляла, что играть больше не будет. Упрямая, просто ужас. Вот и вчера мы с ней играли, и я сделал ей «сухую» в трёх партиях. Потом, когда все ушли обедать, мы влезли в нашу палату и долго трепались. Сашка сидела на подоконнике и болтала голыми ногами, выглядывавшими из-под ситцевого халатика. Было тепло, и нам разрешили открыть окно. Снег уже начал таять, капли падали с крыши и колотили о карниз, как оглашенные. А Сашка ловила их ладонью и размазывала по щекам.
– Смотри, – говорила она, – солнце капает. Ух, горячее!
Капли были тяжёлые и золотые, и казалось, что солнце и впрямь тает, разогретое мартовским воздухом. Знаешь, мама, мне очень захотелось поцеловать Сашку – и я поцеловал. Она ну ни капельки не обиделась. Только расхохоталась так, что чуть не вывалилась из окна.
А ночью она умерла. Говорят, у неё была какая-то ужасная болезнь, и вылечить её было невозможно. Все утром побежали смотреть, как будут уносить Сашкино тело, а я не пошёл. Я сидел на кровати и ел апельсины. Я съел их все до единого, хоть и обещал угостить ребят. Не вижу ничего интересного в том, чтобы глазеть на покойников. Я их не боюсь. Мне просто ужасно тоскливо от того, что умирают самые умные и весёлые, а дураки остаются.
А вообще-то хорошо, что пришла весна. У нас в палате даже как-то просторней стало. Мне сказали, что меня выпишут через два-три месяца. Тогда уже настанет лето, с улицы будет пахнуть травой и тополями. И ещё я придумал, чем буду заниматься, когда выйду из больницы. Я напишу большой рассказ про всех нас, кто жил здесь, и особенно про Сашку. Но ты лучше приходи в воскресенье, я тебе всё толком объясню. И тебе, наверное, моя идея понравится.
Только, пожалуйста, не приноси больше апельсины, очень тебя прошу. Правду сказать, я их ненавижу!
автор Сергей Бурлаченко
