30.10.2024

Моя несчастная любовь, или Счастливая юность

 Моя несчастная любовь, или Счастливая юность

     В Техникум я поступил, чтобы не угодить в армию. «Армия – хорошая школа, но лучше её кончать заочно». С дядей я был согласен. Мне тоже казалось, что мир интереснее   того, что могли предложить казармы.

     В Техникуме был только один факультет для девочек и два факультета и военная кафедра для мальчиков. Три года учёбы по методу шаляй-валяй и не бей лежачего заканчивались получением диплома техника-топографа и звания младшего лейтенанта запаса. Тогда же, в 1980 году, взрослые должны были в целом построить коммунизм.

     Так личное пересекалось с общественным.

     Рядом с Техникумом была Труба – Трубная площадь, Цирк на Цветном, Центральный рынок, Большой Каретный переулок и Петровка, 38. Были ещё сад Эрмитаж, в котором мы убирали мусор по субботникам, и Техникум лёгкой промышленности, в который мы ходили за чувами, ибо в нём девочки были на всех факультетах, а мальчиков не было вообще.

     Мне шёл восемнадцатый год. Я искал справедливости, счастья и обязательно ту самую, с которой… 

     Однажды ко мне подошёл наш техникумовский секретарь ВЛКСМ и сказал:

     — Романыч! (моя фамилия была Романов, и секретарь меня уважал). Вот тебе два билета на балетный вечер в Кремлёвский дворец. Будут выступать лучшие балетные артисты из Большого. 

     — Не понял.

     — Я вижу.

     — Что именно?

     — Тебя. То есть сундука.

     — Всё?

     — Почти. Зайди к директору. В предбаннике увидишь секретаршу Илю. Пригласишь её в КДС. По поручению комитета комсомола.

     И он протянул мне два билета на твёрдой лоснящейся бумаге.

     Я поднялся на второй этаж и зашёл в приёмную. За столом у окна сидела золотоволосая девушка моих лет и с бешеной скоростью стучала на пишущей машинке.

     — Вы Иля?

     Она кивнула, не отрываясь от работы.

     — Я к вам по поручению комитета комсомола. Прервитесь на секунду. 

     Стук оборвался и на меня буквально хлынули два синих водопада  хохочущих, кипящих глаз.

     — Приглашаю вас на балетный вечер в КДС.

     — Когда?

     Я посмотрел на билеты.

     — Послезавтра.

     — Как вас зовут?

     — Саша.

     — А меня Иля.

     — Я так и думал.

     — Почему?

     — Друзья предупредили.

     — Давайте в полседьмого у «Библиотеки»?

     — Хорошо.

     — Не обманете?

     — А вы?

     Через день мы встретились у метро «Библиотека имени Ленина». В фойе КДС я девушку наконец разглядел. Кроме золотых волос и синих глаз у неё была лёгкая фигурка, тонкие кисти рук и живое, подёрнутое как бы хмелем загадки личико. Именно личико, а не лицо. Вообще в моей новой знакомой было что-то уменьшительно-ласкательное. Что-то от ребёнка или котёнка. Хотелось её схватить, поднять, прижать к себе и гладить по мягкой, пушистой спинке.

     После балета я проводил Илю домой и влюбился.

     Особенно после того, как она прижалась на улице к моему плечу и тихо промурлыкала, словно котёнок:

     — Балет я не люблю. Но знаменитое соте в исполнении девушки мне понравилось.

     — Фуэте! – уточнил я.

     — Ну да… А у меня сегодня серёжки новые. Заметил?

     Я кивнул, и она прижалась ко мне ещё крепче. 

     Мы стали перезваниваться, ежедневно встречаться в Техникуме, болтать и ходить в кафе «Космос» на Горького есть мороженое.      

     Я её клеил, она меня пасла.

     — У меня к тебе просьба, Иля, — мы шли пешком до Кузнецкого, кайфуя ещё не от близости, но уже от нашей отдельности от других. – Помоги мне в одном деле.

     — Постараюсь.

     — Отпечатай мой рассказ, пожалуйста. Я хочу отослать его в «Юность». Читаешь, наверное, этот журнал?

     Иля ответила сразу, нежно промурлыкав:

     — Приезжай завтра ко мне домой. У меня хорошая машинка. Помогу.

     В их трёхкомнатной квартире на Коломенской пахло пирожками и семейным теплом. Пока я диктовал, а Иля печатала, её мама готовила выпечку в кухне. Через четыре часа мы, закончив работу, сели за стол. Следовало уйти, но в восемнадцать лет мы не всегда видим в человеческом расположении подвох. К тому же Иля не отрывала от меня синих, котёночных, уже преданных глаз.

     Короче, меня в тот день почти допасли.

     — Вы писатель? — спрашивала мама, матерински улыбаясь.  – Можно посмотреть, над чем вы там работали?

     Я протянул ей папку со свежим рассказом.

     Пошуршав распечатанной рукописью, она заметила:

     — Интересный рассказ. Только «в оцепении» пишется «в оцепенении». Подправь, Илечка!

     Меня впервые ласково и легко унизили. Потом в редакциях молодого Сашу Романова бортанут и сравняют с плинтусом не раз. Саша отрастит холку и клыки. Научится унижать других с приветливой улыбкой. Но тут он растерялся и пошёл красными пятнами.

     Девушка положила свою длинную кисть мне на руку и промурлыкала:

     — Всё в норме, мамик. Сейчас исправлю.

     И убежала (шмыгнула) с рукописью в свою комнату.

     Ещё через полчаса я познакомился с папиком. Пришёл с работы сухощавый, энергичный сорокалетний дядька, крепко сдавил мне руку и то ли о пирожках на столе, то ли обо мне сказал:

     — Сладкая добыча. Сейчас расправлюсь.

     Потом мы опять сидели за столом, уплетали выпечку, пили чай и разговаривали.

     — Вы писатель? – неожиданно спросил меня папик.

     Я стыдливо кивнул.

     — Что ж, хорошая партия для хорошей девушки, — пошутил папик и сам же себе рассмеялся. – Правда, Илечка?

     В общем, тёплую и ароматную трёхкомнатную квартиру на Коломенской я покинул, ощущая холодок за шиворотом.

     В мае город стал похож на альков. В нём было много красивых девушек, готовых, кажется, ко всему.

     Иля со мной практически не расставалась. Я с ней тоже.

     — Давай пойдём куда-нибудь? – спросила она однажды ближе к вечеру. Было тихо, тепло и хорошо, как у них дома.

     — Куда?

     — Всё равно.

     «Куда-нибудь» и «всё равно» в такой вечер на языке девушки значило только одно: к тебе.

     Я жил тогда в однокомнатной квартирке, подаренной мне бабушкой. Иля об этом давно знала.

     — Можем поехать ко мне, — сказал я. – Кофе выпьем. Поболтаем.

     Девушка взяла меня под руку и потащила к станции метро. Не поверите, но в тот вечер вокруг нас было полно пар, и, кажется, все девушки так же тянули своих юношей под руку «куда-нибудь».

     Я немного стеснялся молодёжного беспорядка в квартире. Поэтому включил только настольную лампу, приоткрыл дверь на балкон для вентиляции и ушёл готовить кофе. Иля села в единственное кресло и зажмурилась от удовольствия и предвкушения. Какой же всё-таки она была милый котёнок!

     Я принёс полные чашки в комнату. Мы пили кофе, болтали и нарочно не следили за временем. А напряжение по моей, скорее всего, вине росло. 

     Когда мы напились и наболтались, Иля вдруг расстегнула маленькую сумочку, достала оттуда узкий флакон и показала его мне.

     — Мятный фреш. Знаешь, что это такое?

     — Нет.

     — Тогда смотри.

     Иля приоткрыла ротик и прыснула в него из своего флакона.

     — И что?

     — Свежее дыхание. Всегда ношу с собой. Хочешь попробовать?

     — Нет, — я был тупым до конца. – Давай лучше почитаю тебе свою новую повесть. В ней одна героиня… Красивая девушка… В общем, она на тебя похожа… Мне важно, что ты скажешь.

     Читал я быстро и непривычно запинался. Мне чудилось, что в героине и герое Иля считывает мою любовь к ней. Она сидела в кресле рядом со мной, пахла фрешем и ещё чем-то  весенним, женским, из-за чего мысли мои разъезжались.

     Я делал вид, что не понимаю происходящего. То есть того, что Иля на самом деле всё уже мне сказала и даже продемонстрировала.

     Дочитав повесть до половины, я благоразумно остановился. Мне показалось, что Иля задремала.

     — Всё? – она внезапно встрепенулась. То есть ждала, когда я замолчу и наконец сориентируюсь.

     — Ну, почти. Тут мне надо ещё кое-что доработать.

     За окном совсем стемнело.

     — Жарко, — девушка вопросительно вздохнула.

     — Однушка, — кивнул я. – Малогабаритка. Духотища.

     — Интересный рассказ.

     — Это повесть.

     — Ну да… А почему ты к нам больше не приезжаешь?

     Я пожал плечами. За пирожками, что ли?

     — Ну, колись. Побаиваешься брачного соте и фуэте?

     — Нет.

     — А что тогда?

     — Твой папик…

     Иля вдруг выпрямилась. Мне даже показалось, вместе с креслом.

     — Ну что? Что?

     — Да ничего, в общем.

     — А конкретней?

     Кресло вместе с ней приподнялось ещё выше.

     — По-моему, он тупой.

     Иля спрыгнула с парящего кресла и бросилась в коридор. Я кинулся за ней.

     В крошечном коридоре мы оказались нос к носу. Золотые волосы и синие глаза стали по цвету схожи со стальной стружкой. Дико пахло фрешем и моими носками.

     — Не смей оскорблять моего отца! – в её голосе теперь слышался визг токарного резца. – И больше не звони мне и не подходи ко мне никогда. Ты сам тупица. Открой дверь!

     — Я провожу тебя.

     — Доберусь. Не маленькая.

     Но в дверях всё-таки задержалась, обернулась и спросила:

     — Для чего ты всё это сделал?

     И тут я сказал правду:

     — Ни для чего.

     От мощного дверного хлопка могла рухнуть вся пятиэтажка.

     Три дна я пролежал на диване в состоянии Чеховского Ивана Андреевича Лаевского перед дуэлью с фон Кореном. Иногда курил, пил воду и ходил в туалет. Наблюдал только за качавшейся занавеской у балкона и сменой света за ней.

     На четвёртый день мне позвонила моя мама:

     — Ты почему не ходишь в Техникум?

     — Я его бросил.

     — В армию намылился?

     — Всё равно куда.

     — А мне, твоей маме, не всё равно. Вчера звонила ваша классная руководительница.  Она просила тебя не дурить. Умная женщина, между прочим.

     — Оставьте меня в покое!

     Мама несколько секунд молчала. Я тоже молчал и ждал, когда начнутся уговоры.

     — Само собой, — мама знала меня как облупленного. – Только сначала поедем с тобой в Техникум, встретимся с директором и всё устроим. Ваша классная с ним уже договорилась. Собирайся, Сашенька!

     Лаевского из меня не вышло даже наполовину. Смерть от руки фон Корена меня не прельщала, тем более два года жизни в казармах. После разговора с директором я быстро пошёл на попятный и пообещал честно и ответственно учиться. Проходя через предбанник, на Илю даже не посмотрел. Она колошматила на своей пишущей машинке и меня как будто не заметила.

     Секретарь ВЛКСМ, стоявший на первом этаже в курилке, просто кивнул и тут же отвернулся. Но в его взгляде я успел прочесть: «Сундук!»

     Мне было тогда восемнадцать лет, я искал справедливости, счастья и ту самую, с которой… Ссора с Илей меня всего этого лишила. Я начал страдать и ухватился с молодёжной страстью за своё страдание. Мне на самом деле нравилась Иля и я сам к ней потихоньку приклеивался. Ошибка заключалась в этом «потихоньку». Надо было нагличать. И когда она приехала ко мне, не пить кофе, болтать и читать свою безграмотную чушь, а лезть целоваться и всё такое прочее.

     Котёнок обиделся не за папика, а за себя. Проще парёной репы! Майский альковный вечер будил женское воображение и пылкие обиды на нерасторопного кавалера.

     Но всё кончилось между нами только в моём воображении.

     Иля надеялась и ждала. Я должен был прийти к ней с букетиком цветов, извиниться, чуточку поприставать, чуточку получить отлуп, заслужить прощение и потом опять ходить с ней в «Космос», провожать домой в Коломенское и улыбаться, когда она будет путать соте с фуэте.

     И главное, почаще обнимать её и целовать, чего я ни разу не сделал во время наших первых встреч до той майской ссоры.

     Действительно, сундук!

     Спустя десять лет мы с Илей случайно встретились вечером в одном московском театре. Девушка меня окликнула. Она растолстела. У неё были потухшие глаза и что-то осоловелое, коровье в лице. От неё пахло надоевшим ей мужем и прокисшим детством. Я её не узнал. 

автор Сергей Бурлаченко