Мы рождаемся для других…
Иногда, в минуты непростых жизненных испытаний, когда накатывает густой тёмной волной липкое отчаяние, я спрашиваю себя: для чего человек приходит в этот мир? Какая странная, сумасшедшая сила вызывает нас из небытия (именно из небытия: я не верю ни в какую реинкарнацию, потому что никаких воспоминаний, которыми иные так любят бравировать, о своей прошлой жизни, или жизнях, у меня в памяти нет и не было, а значит и меня не было до моего рождения, просто не существовало!) для того, чтобы мы здесь пожили-побыли какое-то время, а потом ушли в то же самое небытие, словно никогда и не приходили? Именно в такие моменты мне ещё вспоминается фраза из одного советского фильма (не помню его названия!), вопрос, который задаёт мальчик своей маме: «А зачем тогда жить, если всё равно умрёшь?». Помнится, мать его растерялась и, кроме «Как зачем?», не нашлась, что ответить. Диалог этот всегда производил на меня двоякое впечатление: сначала к горлу подкатывали безудержные рыдания от осознания собственного бессилия что-либо изменить в существующем порядке вещей, а потом, отрыдавшись вдоволь, я чувствовала, как во мне словно бы что-то возрождалось, что-то необъяснимое. Отчаяние отступало, смытое слезами, а на душе становилось светло и благостно. Этот обычный диалог между такими же обычными людьми, как я, как многие мои знакомые, коллеги, соседи, дарил ощущение не-одиночества, чувство сопричастности в своём страхе смерти, в своём бессилии найти ответ на вопрос «Зачем?» с другими, такими же, как я, растерянными перед осознанием своей конечности, потрясёнными этим осознанием. Я переживала это эмоциональное единение и вновь обретала мужество в пробудившейся эмпатии к таким же, как я. Кажется, это называется красивым греческим словом «катарсис». Одним из таких жизненных испытаний для моего нестабильного внутреннего мира стало то, что случилось с моей тётей.
***
Тётя Тоня, младшая сестра моей мамы, круглолицая, пышнотелая, с нежным розовым румянцем и задорным взглядом синих круглых глаз, была, что называется, человеком неунывающим, иногда не в меру суетливым и по-своему харизматичным. У неё была какая-то своя, ей одной только свойственная, способность приводить в движение всё, что её окружало, вливать не словами даже (словами она пользовалась обычными), а этим своим звонким тембром голоса (таких людей ещё шутливо называют «колокольчиками»), этой своей журчаще-звенящей, какой-то ручейковой, точно бьющий из-под земли родник, интонацией, зигзагообразно то взлетающей под самый верх, то вдруг неожиданно падающей вниз, в окружающих её людей некую живительную силу, желание действовать, причём не так, как раньше, а менять направление своего действия. Тётя была воплощённым примером того, насколько эмоциональные средства речи могут менять чужое мировоззрение.
В юности, а потом и в среднем возрасте, по свидетельствам самой тёти и моей мамы, у тёти Тони было немало поклонников. Помимо своего огневого, задорного нрава, тётя обладала довольно привлекательной внешностью: светлые от природы волосы гармонично сочетались с её большими глазами цвета глубокой синевы. Я не случайно цвет тётиных глаз охарактеризовала именно этим словом – «глубокий». Мама рассказывала, как мой папа, в бытность свою ещё маминым женихом, как-то заметил ей: «В глазах твоей сестры утонуть можно». Вот каким магнетическим действием обладали тётины глаза. Но, поскольку симпатии молодых людей, встречавшихся тёте на её жизненном пути, доставались ей без каких-либо усилий с её стороны, то она не считала, видимо, нужным особенно дорожить ими, порхая от одного знакомства к другому, а от иных лениво отмахиваясь, как от назойливых мух. Наверное, именно по этой причине тётя Тоня довольно поздно вышла замуж. С мужем, однако, долго не прожила: он умер, когда их дочери Але было два года.
Работала тётя Тоня в школе учителем, умело сочетая в своём характере природную лёгкость и приобретённую строгость.
С моей матерью, её старшей сестрой, у тёти были непростые отношения. Как это, в общем-то, нередко и бывает в семьях между братьями и сестрами: взаимная ревность к родителям; каждая считала себя в чём-то обделённой, недолюбленной, недопонятой… С другой стороны, могли при встрече подолгу, часами-вечерами, вести задушевные беседы, поверяя в юности друг другу свои девичьи тайны, обсуждая своих подруг, кавалеров и подтрунивая над ними, а затем, в более зрелом возрасте, – свои семейные неурядицы, трудности на работе, детей, коллег…
Они были очень разные – моя мать и тётя Тоня. Моя мать с годами приобрела черты властности, тётя – детской капризности, совершенно измучив свою дочь упрёками в равнодушии к собственной матери. При нечастых семейных встречах я, однако, с радостью подмечала, что тёте удалось, всё же, сохранить свой природный юмор и задор в разговоре. А свою неуёмную энергию она, выйдя на пенсию, перенесла на внуков – Алиных детей.
Для чего я так подробно рассказываю о тёте? Просто мне хочется, дорогой читатель, чтобы вы прониклись моим впечатлением об этой женщине – жизнерадостной, неунывающей, но, вместе с тем, порою легкомысленной, непостоянной, иногда по-детски капризной и обидчивой. В общем, такой живой…
Да, ещё одно обстоятельство, наглядно показывающее изменчивость и непостоянство человеческой натуры вообще и тётиной в частности. В юности, а потом и ранней молодости, тётя Тоня была ярой атеисткой, как практически всё молодое поколение двадцатого века. Но где-то после сорока лет пришла к вере. Стала набожной, ходила в церковь.
Периодически, в основном в знаменательные даты – праздники, дни рождения, мы с ней созванивались. Я всё также слышала её колокольчиковую, журчаще-ручейковую речь, неизменившуюся даже спустя годы, будоражащую, после которой всегда хотелось что-нибудь делать. Эту тётину особенность я привыкла принимать не как дар, не как помощь, возможно для того и посланную в этот мир из небытия той самой неведомой силой, о которой я говорила в начале повествования, чтобы вот так будоражить меня, вливать жизнь в дела, а как нечто само собой разумеющееся и неизменное: ну, голос и голос. Просто такой тембр. От природы. А действие его на меня объясняла особенностями своего психического склада, своей впечатлительностью.
« – Алло, Мариночка!…», и всё. Важна была именно эта первая фраза. Всё, что говорила тётя Тоня дальше, принималось мной априори. Журчаще-ручейковые слова увлекали меня тёплым потоком. Я послушно плыла по нежно вздымающимся и опускающимся волнам мелодики тётиной речи. И, казалось тогда, буду плыть так с каждым тёти Тониным звонком. Пока однажды…
***
… раздался звонок. В телефоне отобразился мамин номер.
– Да, мам.
– Марин… – по голосу поняла: что-то случилось. – Аля только что звонила… тётя Тоня…
– Да? Да! Говори!.. Что?
– В больнице. Совсем плохо.
– Что с ней?
– Гемоглобин низко упал… прогнозы плохие… Говорят, возможно не доживёт до завтра.
Ощущаю себя как будто в альтернативной реальности. Тётя Тоня? В больнице? Не доживёт до завтра? Я точно не сплю? Про кишечную болезнь тёти Тони я периодически слышала то от мамы, то от Али – дочери тёти Тони. Но, вероятно, так произошло, неосознанно, непроизвольно, что тётю Тоню и её болезнь я не воспринимала как единое целое. В моём представлении тётя Тоня с её задором и звонким колокольчиковым голосом никак не сочеталась с болезнью, даже самой неопасной. Поэтому то, что я услышала, прозвучало для меня словно гром среди ясного неба.
В тот день мама перезванивала ещё несколько раз. Тёти Тони не стало к вечеру.
Помню, звонила Але. Автоматически бубнила слова соболезнования, просила держаться. Перед глазами всё стоял образ тёти. Живой.
Похороны были назначены через день. Следующим утром мы с мамой выехали поездом и к вечеру уже были на месте. Нас встречала Аля на собственной машине. Светлые как у матери волосы.
Потом сидели за чаем в Алиной кухне. Алины дети, муж и еще двое родственников – двоюродные брат и сестра тёти Тони и моей мамы – все за общим столом.
– Так неожиданно… – слышался еле сдерживаемый от плача Алин голос. – Незадолго до этого она из больницы выписалась, всё было вроде нормально, даже с детьми занималась… А тут её как подкосило… Вообще неожиданно…
Сначала все скорбно молчали. Потом постепенно завязалась беседа. Двоюродные родственники делились общими воспоминаниями детства. Мама кивала, подтверждая их и рассказывая в ответ своё. Всё шло согласно ритуалу. Вскоре, однако, стали вспоминаться разные смешные случаи, связанные сначала с тётей Тоней, затем с их общими родственниками, а под конец и вовсе потерявшие связь с тётей и печальным поводом, по которому собственно все здесь собрались. Защитная реакция психики вступила в свои права.
***
Утро следующего дня. Стоим у подъезда, ждём автобус, который должен привезти тётю Тоню для прощания, а потом отвезти всех на кладбище.
Пока мы стояли в ожидании, к нам подошли ещё две женщины. Одна пожилого возраста, другая – среднего. Пожилая женщина представилась нам, сказав, что они с тётей Тоней были коллегами, хотя вместе и не работали, а познакомились вот в этом дворе, у детской песочницы, где тётя гуляла с внуками, а она сама тоже с кем-то, то ли в качестве наёмной няни, то ли бабушки, я не очень поняла.
Другая женщина, среднего возраста, молча встала чуть поодаль. На наши вопросительные взгляды: «Кто это?» Аля шепнула, что, кажется, это «соседка мамы».
Подъехал автобус. Из открывшейся дверцы ловко выпрыгнул молодой мужчина, ещё парень, в бандане, майке и шортах (занимался жаркий летний день!), за ним – помощник в таком же обмундировании. Коротко кивнув нам, они шустро извлекли невесть откуда две табуретки и поставили их на тротуаре одну напротив другой. Чётко выверив расстояние в длину гроба. Затем так же быстро и деловито открыли багажник и вытащили гроб…
Взглянув туда… на его содержимое, я чуть не вскрикнула: «А где же тётя?!» Та, что лежала там, в розовом чепчике, завёрнутая, точно запелёнутая, во всё розовое, не могла быть моей тётей! Тёте было шестьдесят четыре года. Там же я видела старуху под девяносто, высохшую, маленькую, с чьим-то чужим, старушечьим лицом… От былой пышнотелости и круглолицости не осталось и следа. Я безуспешно пыталась узнать в этой мумии подобной оболочке мою тётю Тоню. Мой колокольчик. Потом уже, после похорон, я вспомнила, что Аля рассказывала мне о том, как «похудела мама» во время болезни, как она высохла.
А сейчас, пока я, вместе со всеми, стояла перед тем, что лежало там, что осталось от тёти, перед моими глазами, точно мысленный протест против бессмысленности этой мёртвой оболочки, всплыл образ двадцати четырёхлетней давящейся безудержным смехом светловолосой девушки. Да, точно. На тот момент тёте Тоне было двадцать четыре. Светлые длинные волосы забраны сзади в хвостик. Она смеётся и смеётся, сотрясаясь от смеха всеми своими пышными, цветущими формами. Причина этого смеха – я. Тогда ещё маленькая, четырёх- или пятилетняя, девочка, которая, вскарабкавшись к тёте на колени, щекочет её. Мне нравится щекотать тётю Тоню, потому что, когда она смеётся, она начинает морщиться, зажмуривает глаза, и вид у неё тогда забавный-презабавный, и мне самой становится смешно. Может быть, даже смешнее, чем тёте. Мы обе хохочем, как полоумные, но, чувствуется, обе ни на что не променяем этот миг. В этот миг мы с тётей – подруги. Мы – счастливы…
***
Едем на кладбище. Пожилая женщина – подруга тёти Тони по песочнице – поехала с нами, соседка среднего возраста – нет. Так что наша и без того немногочисленная процессия пополнилась только одним человеком. Смотрю на тётю Тоню, которая едет с нами, в её ложе. Потом – в окно автобуса. И понимаю, что смотреть туда ещё невыносимее, чем смотреть на тётю. Там, за окном, праздник Солнца, тепла, света, лета… Город буквально купается в ярком солнечном блеске. Там – праздник жизни. Столь контрастирующий с нашими заплаканными лицами. Солнце светит и будет светить в любой день – будь то чей-то день рождения или смерти. И в такой день, как этот, мне начинает казаться, что солнце издевается…
Вот пришла в этот мир из небытия девочка, которую родители назвали Тоней. Зачем пришла? Чего ради? Едва ребенок подрос, они тут же пристроили его в ясли, поспешив выйти на работу. Из-за безденежья, наверное… По окончании школы девочка Тоня поступила в педагогический институт. Почему именно туда? Потому что отец сказал им с сестрой, что для женщин самые подходящие профессии – либо учитель, либо врач. Как припечатал. Сестра – моя мама – выбрала медицинский, Тоня – педагогический. Поскольку остальные возможности были категорично отметены авторитетным мнением отца. В итоге мир получил ещё одного врача, ненавидящего больных, и педагога, испытывающего чувство крайней усталости при упоминании словосочетания «искать подход».
Была ли жизнь тёти Тони освещена смыслом настоящей любви к мужчине? Сложно сказать. Вся её жизнь, казалось, говорила об обратном. Она долго старательно избегала длительных отношений с далеко идущими намерениями, пока, что называется, годы поджимать не стали. Сработала традиционная установка: ещё ведь родить надо… Не по любви родить, а просто в силу вбитых с детства в голову схем «так надо». И ради этого стоило родиться? Ради того, чтобы, как автомат, следовать всем этим установкам и схемам, а не велениям сердца? Ох, тётечка Тонечка! Колокольчик ты наш звонкогласный!.. умолк навсегда!..
Снова взглядываю в окно. Пусть лучше туда, только бы не на тётю. Изображение слегка размыто из-за застилающих глаза слёз, но то, что я вижу, заставляет ход моих мыслей внезапно принять другое направление. Мы проезжали мимо какого-то голубого здания, приковавшего моё внимание своей архитектурной красотой и гармонично сочетающимися красками. В солнечном сиянии оно казалось ещё прекраснее. Оно точно было живым. И я поразилась архитектурному таланту его создателя. Вот было бы интересно узнать: а возникал ли в голове этого архитектора вопрос о смысле существования? Случалось ли ему приходить в отчаяние от осознания того, что всё – конечно? Или же, не задаваясь этими вопросами вовсе, он мудро расходовал отведённое ему время и энергию вот на это произведение искусства, давшее моим мрачным мыслям обратный ход? Как бы там ни было, задавался ли он вопросами о смысле жизни и конечности человека или нет, приходил ли от этого в отчаяние или нет, а свою работу он делал. Вопреки всему. Всем вопросам и ответам. Или отсутствию ответов. Он ответил на все вопросы самой этой работой и её результатом. Создавать такую красоту и гармонию, обладающую властью вырывать души из тьмы отчаяния и возвращать их к свету жизни, – это ли не цель и не смысл? Это ли не забота об оставшихся?
***
Похороны состоялись. Затем – поминальный обед в кафе. Затем – возвращение. Пока Аля открывает дверь, мама, рядом со мной, всё тихонько причитает:
– Ну вот чего ей не жилось? Чего? Всё ведь было: и отдельная квартира прекрасная, и дети, и внуки… Ведь всё хорошо, всё устроено… Жить бы да жить!.. Радоваться… Чего не жилось?..
«… – Весьма часто человек, исполнив тот или иной труд или намерение, умирает или долгое время находится в упадке», – слышим мы чей-то неестественно-торжественный голос и удивлённо переглядываемся.
– Радио! – машет рукой Аля. – Сейчас выключу…
– Не надо! – неожиданно для себя умоляюще восклицаю я. – Можно послушать? Я сделаю тише…
Аля пожимает плечами и оставляет меня на кухне один на один с радиопередачей «Литературные чтения».
« – … И наоборот – человек, у которого есть планы дальнейших работ, есть цель и устремление, часто продолжает жить, несмотря даже на слабое и разрушенное здоровье…», – вещал дикторский голос. Мне захотелось узнать, чьё это произведение, и я дослушала до конца. Оказалось – Зощенко «Возвращённая молодость». Ну что ж? Очень умные и нужные вещи сказал Михаил Михайлович про цели и устремления. Про то, что если их нет, то надо создать их у себя искусственно. Потому что они дают силы жить дальше. Так поступали многие известные люди, писатели в том числе. Вот только не сказал тов. Зощенко, кажется, о том, что если эти цели и устремления создаешь только для одного себя, то они мало помогают. Человек тем и удивителен и ценен, что ему жизненно необходимо осознание делания не для себя, для другого…
Вечером все собрались за кухонным столом. Аля выглядела посвежевшей после непродолжительного сна.
– Слышала маму во сне, – поделилась она.
– Как это – «слышала»? – поинтересовались все.
– Ну как… снится мне, что телефон звонит. Поднимаю трубку, а в ней – мамин голос: «Аля! У меня всё хорошо». Так что, мама уже отзвонилась…
Все понимающе закивали. Стали вспоминать случаи вещих снов, истории, доказывающие связь реальности с потусторонним миром. Заговорили о реинкарнации. Аля заявила, что абсолютно точно помнит: в прошлой своей жизни она была мужчиной…
***
С того дня, как не стало тёти Тони, прошёл год. Жизнь вошла в своё привычное русло. Одни впечатления сменяли другие. Близилось лето.
Перед уходом в отпуск я привычно погрузилась в период отчётов и ликвидации задолженностей. Была привычно задёргана телефонными звонками от начальства.
Очередной звонок. Который уже за сегодня? Не глядя на номер, машинально нажимаю кнопку:
– Да?
– Алло, Мариночка!..
автор Влада Галина