1
В подъезде было холодно. Соня мёрзла и думала о том, что она ненормальная. Придти сюда и стоять два часа на площадке пятого этажа, дожидаясь Д.Ф., могла только такая «пичка» как она. «Пичка» – это бабушкино. Как бы птичка, но не доброкачественная, а с чем-то слегка порочным. Соне было шестнадцать лет и кое-что про это она уже понимала.
Д.Ф. пришёл к ним в школу в прошлом году и стал преподавать у них русский язык и литературу. Потом оказалось, что он поэт. Однажды в метро Соня увидела женщину с книжкой. Женщина медленно переворачивала страницы и шептала, словно заучивала прочитанное наизусть. На коричневой обложке стояло имя Д.Ф. Соню это поразило! В поездах метро если что и читали, то скоропись на экранах гаджетов. Она и сама была такая. А тут целая книжка, пусть хилая, в ладошку форматом, но тем не менее. И женщина прямо-таки от неё не отрывалась. Как в старом кино, которое смотрела бабушка. Там тоже читали газеты и книжки в вагонах метро и всё время пели под гитару.
В общем, Соня оказалась в таком кинофильме рядом с Д.Ф. прямо с первого эпизода.
Вагон летел и шипел. Девушка уже пропустила свою остановку, и надо было что-то делать. В конце концов она решилась и заговорила:
– Простите, а что вы читаете?
Соня не узнала своего голоса. Он вдруг упал глубоко вниз и еле-еле, маленький и колючий, словно хлебная крошка, царапал горло.
Женщина взглянула на неё, как рыба из аквариума, потом прижала книжку к груди и переспросила:
– Здесь?
– В книжке. Что читаете?
– Д.Ф., – и женщина улыбнулась каким-то своим мыслям. – Какой поэт! Вы читали?
Соня отрицательно покачала головой.
– «Подъезд мой, двадцатиквартирный страж», – читательница, очевидно, процитировала только что поразившую её строчку. Но говорила как будто не с Соней, а с кем-то ещё, стоявшим на её месте. – ЧУдная, музыкально оформленная метафора. Слышите, как автору тяжело подниматься по старой, грязной лестнице?
Соня согласно кивнула и почувствовала, как у неё загорелись уши и порозовели щёки.
– Вы его знаете? Д.Ф.? – спросила женщина.
– Да. Он учитель в нашей школе.
– Всего лишь учитель?
Соне стало стыдно, да так, что теперь у неё покраснели ноги под джинсами. Было ясно, что Д.Ф. может быть только поэтом, а правда, которую выдала девушка, незнакомая с его творчеством, его унижает.
– Учитель, да. Странный такой, но…
– Что но?
– Но его все любят.
Женщина уставилась на неё своими огромными рыбьими глазами, растянула губы в улыбке, словно нашла давно потерянную вещицу, и веско сказала:
– Никогда не влюбляйтесь в поэтов, девушка. Сначала будет хорошо, а потом всё накроется медным тазом.
Тогда этот медный таз и поэтическая книжка в руке говорившей показались Соне чуждыми друг другу, как Северный полюс и негр.
– Филигранова!
Девушка вздрогнула и как бы проснулась. Перед ней стоял Д.Ф. На нём было дорогое чёрное пальто с широко расклешёнными полами, шляпа стетсон и ярко красный шарф вокруг шеи. Узкое лицо учителя, покрытое нездоровым румянцем, походило на ножку старого гриба-подберёзовика. Но светлые волосы, волной хлеставшие из-под шляпы, и умные серые глаза делали его нездешне шикарным и загадочно привлекательным.
– У тебя что-то случилось?
– Да.
Учитель улыбнулся и вдруг сказал:
– Значит, нам есть о чём поговорить. Заходи.
В крохотной прихожей было мало места даже для двоих. Мужчина и девушка снимали пальто и куртку одновременно, мешая друг другу. Входя, Д.Ф. включил свет. Теперь хозяин и гостья, толкавшиеся в его ярких лучах, были неловкими и чуть-чуть смешными. Но учителя это, скорее всего, не трогало.
А Соня застеснялась. Она начала торопиться, отчего ещё теснее прижалась к взрослому мужчине. Он же спокойно отстранил её, повесил своё пальто на крючок вешалки, потом взял куртку у неё и, прижав к пальто, продел петельку в бронзовый палец. Вышло, что вещи буквально слепились друг с другом.
Учитель заметил, что девушка рассматривает эту картинку и, кажется, что-то про себя воображает.
– Проходи в кухню, – он говорил не высокомерно, а как бы равнодушнее, чем следовало. Глаза его были внимательны и казались ей магнетическими. – Выпьем чаю и ты мне всё расскажешь. Идёт?
– Там ничего такого нет?
– Где?
– На кухне.
– Какого такого?
– Интимного.
Д.Ф. недоумённо пожал плечами.
– Давай-ка проходи, – он сказал это настойчивей. – Здесь у меня тесно и, кажется, теснота тебя смущает.
Рассуждал он как-то старомодно, словно герои тех романов, которые они изучали на его уроках. Вообще, учитель сейчас оказался намного старше, чем был в школе. Соня растерялась. Её приход сюда был теперь нелеп и выдавал её с головой. Во всяком случае, так она подумала, теряя нить реальности.
Воображение ярким пятном закрывало её небольшой шестнадцатилетний опыт.
Девушка отчаянно выдохнула, поджала губки и юркнула из прихожей в кухню.
Мужчина выключил свет и пошёл следом. Спина его и плечи, скрытые под серым свитером, были словно придавлены каким-то тяжёлым грузом.
Когда он вошёл, Соня стояла у окна, обернувшись к нему лицом. Д.Ф., не говоря ни слова, включил литровый «тефаль», быстро убрал со стола грязную посуду, достал из шкафа две синие салфетки, поставил на них чашки с блюдцами, сахарницу, разложил десертные ложки и сел на табурет.
«Какой он пожилой, – подумала девушка, наблюдая за всеми этими действиями. – Почти Плюшкин. Надо бежать отсюда, пока не поздно!»
– Так в чём всё-таки проблема, Филигранова? – Д.Ф. с любопытством смотрел на девушку и ждал ответа.
Соня не знала, с чего начать. У неё были две главные мысли, вчера казавшиеся важными и интересными, но сейчас ставшие вдруг мелкими и даже стыдными. Тем не менее, говорить надо было, учитель ждал. И потом, он, кажется, начинал подозревать девушку в чём-то неприличном.
На самом деле она испугалась собственной смелости и, как и всякий подросток, заочно обвиняла взрослого человека в посягательстве на её самую дорогую тайну.
– Ну что? Будем молчать, Филигранова?
– Нет, – она преодолела испуг и заговорила торопливо, опережая новый прилив страха. – Вы пишите стихи. Я рисую. По-моему, это повод стать ближе. Ну, то есть, поговорить! Открыться. Обсудить. Я пришла к вам, чтобы…
Она сбилась. Произнесённое вслух звучало совсем по-детски, наивно и глупо. Как будто она выпрашивала подачку, словно щенок у хозяина.
Соня молчала и почему-то обиженно смотрела на Д.Ф.
Он пощипал себе кончик носа (совсем как на уроке, когда начинал подозревать отвечающего в незнании предмета), встал, взял чайник и разлил кипяток по чашкам. Потом добавил заварки, достал сигареты, закурил и показал рукой на соседний табурет.
– Садись, – Д.Ф. был серьёзен. – Давай пить чай и разговаривать. Ты меня заинтриговала.
Разговор получился долгий. Соня сомневалась, что учителю будет интересно обсуждать то, что её волнует. А именно, историю рисования, которым она увлечена с детства. Словно наркотиком. Про наркотик она ввернула для серьёза. Ей казалось, что так нагляднее. Д.Ф. девушку не перебивал. Только иногда задавал короткие вопросы, чувствуя, что она сбивается. Так было в тот момент, когда она начала жаловаться на родителей, заводящих волынку о том, что рисование мешает учёбе. «А тебе не кажется, что они тобой гордятся? Просто немного этого стесняются?» – спросил Д.Ф. Соня тут же поняла, что он прав. Они ни разу не запрещали ей подолгу сидеть с карандашом над листом бумаги. Не смеялись над её каляками. Даже давали деньги на мелованные листы, крафт, пастель и тушь. Не входили в её комнату, когда она работала. Но чем дальше, тем становились всё более чужими! «Они не чужие. Они другие, – Д.Ф. её понимал и был на её стороне. – А почему ты сама собой не восхищаешься? Очень полезная штука. На других тогда нет времени обижаться».
Филигранова говорила почти не останавливаясь. Она вдруг позабыла, зачем пришла. Учитель литературы из великовозрастного дяди быстро превращался в её сверстника. Разница в десять лет не ощущалась.
А он слушал девушку, молодея на глазах.
– Слушай, а у тебя бывает так, что кто-то невидимый подсказывает тебе, что рисовать?
– Йес! Буквально ведёт руку туда, куда я не предполагала.
– А ты с ним разговариваешь?
– Очень редко. Когда рисую по ночам.
– Спрашиваешь о чём-нибудь?
– Нет. Больше слушаю.
– А ты спрашивай. Много интересного узнаешь.
– А кто он?
– Это она. Это ты. Просто из другого мира.
– Привидение?
– Ты, а не привидение.
– Крейзи!
– Попробуй её нарисовать.
– Как?
– Не знаю. Просто попробуй. Сама увидишь, что получится.
Был второй час ночи, когда Филигранова опомнилась. Д.Ф. давно переменился в лице. Нездоровый румянец исчез, ножка гриба-подберёзовика помолодела. Плечи как бы освободились от тяжести. Под бровями теперь горели два живых факела.
Учитель много курил. В кухне колебался синий туман. Она вдруг поняла, что насквозь пропахла никотином, и перепугалась. Дым перегревал её мозг.
Между лёгкими синими занавесками чернела майская ночь. Филигранова представила, как волнуются родители, и растерялась. Придётся врать, но давно известно, что чем больше врёшь, тем больше будешь виновата.
Д.Ф. заметил её тревогу, погасил очередную сигарету и спросил:
– Родители знают, где ты?
– Неважно. Наплету что-нибудь.
– Глупо. У тебя есть мобильник?
– Есть.
– Звякни им.
– Они спят давно.
– Вряд ли, – учитель встал. – Давай номер. Я сам им позвоню.
– Не надо!
– Я сам знаю, ЧТО надо.
Он вынул из кармана телефон.
– Номер?
Потом Д.Ф. ушёл в комнату и минуты три там разговаривал. Соня открыла форточку и стояла под волной ночного тихого воздуха.
– Всё нормально, – Д.Ф. вернулся очень спокойный. – Пойдём, Филигранова. Я тебя провожу.
– Можно я ещё посижу?
– Вставай. Пошли. Ты не для меня сюда пришла, а для себя. Со временем поймёшь, что так нельзя. Чужая жизнь тоже должна быть интересна.
– Вы мне очень интересны.
– Я не о том.
Ей вдруг захотелось расплакаться. Она ничего не понимала, только видела, что Д.Ф. с ней скучно.
– Я дурочка?
– Я дурак. Потому что только сейчас понял, что своей жизнью тоже надо интересоваться. Как и тебе.
Она не обиделась, но неожиданно поняла, что ей здесь не место. В этой школе, среди этих людей. А где?
Он довёл её до самого дома. Шли быстро и всю дорогу молчали. Уже у подъезда Д.Ф. вдруг сказал:
– Мир ломает твоё сознание, или твоё сознание ломает мир. Знаю, ЧТО говорю.
– Обо мне говорите?
– И о себе тоже. Беги домой. И будь осторожна с твоими ночными гостями.
– Можно, я вам позвоню?
Д.Ф. взял девушку за плечо и осторожно сжал его.
– Звони. Заходи. Я всегда в твоём распоряжении.
2
Май был просто сумасшедшим. Почти каждый день после уроков Соня шла к Д.Ф. и пропадала там до глубокого вечера. Она рисовала его портрет. Иногда он читал ей свои стихи. Стихи ей нравились. Но больше нравился его голос и странное, сонное выражение лица во время читки.
Кончилось всё тем, что однажды девушка и мужчина оказались друг у друга в объятьях и бесконечно долго целовались, забыв про стихи и рисунки.
В конце концов одной ночью она не вернулась домой. Он просил её уйти, но она оказалась неуправляемой и своевольной. С ней случился приступ женского деспотизма. Филигранова сорвала с себя одежду и зашлась в неистовом, почти истерическом плаче. Слёзы заливали ей лицо, затекали в рот и капали на вздувшиеся голые груди.
Д.Ф. держал её за руку и думал о том, что эта маленькая девушка, кажется, его с кем-то спутала. Он рассматривал длинные и бледные пальцы, совсем детские свежие бугорки на костяшках и чувствовал себя лишним.
От её кожи шёл тёплый фруктовый запах. Надо было говорить что-нибудь умное, искреннее, но ничего кроме глупых и как бы чужих, пошлых слов о её ночной красоте в голову не приходило.
Филигранова тем временем перестала плакать. Она успокоилась и мягко, совсем по-женски, ласкала его пальцы своими.
– Сколько вам лет? – тихо спросила она.
– Двадцать шесть.
– Вы женаты?
– Был. А почему ты об этом спрашиваешь?
– Вы меня не обидите?
Он поднёс её пальцы к губам и осторожно, почти не прикасаясь к ним, долго целовал по очереди.
Соня замолчала и опять заплакала. Но теперь плач был другой, светлый и счастливый. Д.Ф. прислушивался к нему и чувствовал, как в груди у него медленно расцветает тоже что-то яркое и счастливое.
Они не разговаривали. Поцелуи и ласки были так нежны, что слова могли их только испортить.
«В это трудно поверить, но я влюбился в свою ученицу», – думал Д.Ф.
В белой постели её тело напоминало фигурку, выточенную из очень дорогого дерева.
Прошёл час. В комнате было тихо. Девушка, устав от того, что произошло, спала глубоким сном. Мужчина лежал на спине и смотрел в потолок. Вспомнив свою бывшую жену, учитель удивился, что прожил с ней почти пять лет. В ней не было ничего настоящего. С самого первого дня она притворялась влюблённой, хотя никого не любила кроме себя. Он тоже научился притворяться. Говорил то, чего не думал, делал не то, что хотел, и постоянно убеждал самого себя в том, чего не было.
Вся жизнь его стала выдумкой, которую ему навязали, выдав за его личное желание.
Они развелись почти так же незаметно, как вступили в брак. От бывшей жены у Д.Ф. осталось чувство стыда и циничного презрения к женщинам.
Стихи, которые он писал с юности, в последние годы пропитала ложь. Теперь он писал то, чего сам не думал и чего сам не переживал. Чужие стихи, даже хорошие, его раздражали. Он старел. Любимыми словами у него стали: «Всё равно» и «Дальше будет хуже». Он заметил, что не интересуется ничем, кроме старых книжек для уроков, которые он уже по многу раз читал и которые нравятся ему по привычке. Он стал молчуном и редко с кем-нибудь о чём-нибудь спорил.
Юное тёплое тело, лежащее сейчас рядом с ним, чистое и честное, словно освежило его. Освободило от наносного, с которым он так свыкся. Ему захотелось резко подняться, выйти раздетым на лоджию и стоять там, дрожа от утреннего холода, дыша всей грудью и улыбаясь.
Д.Ф. вскочил и, достав из ящика письменного стола блокнот, записал несколько строк:
Пальцы перелистывают блузку.
Ворот распечатывают узкий.
Шея кремом розовым течёт.
Дактиль, амфибрахий и анапест
Страстью перечёркнуты крест накрест.
Выпадет ей чёт или нечёт?
– Что ты там пишешь?
Он обернулся. Девушка сидела на кровати, натянув одело по самые плечи. На розовом лице у неё держалась свежая красивая улыбка.
– Стишки.
– Какие?
– О тебе.
Она склонила голову набок и призналась:
– А я видела сон. Твой новый портрет. Сегодня же начну его писать.
Д.Ф. кивнул.
– Ничего, что я тыкаю?
Он опять кивнул. Говорить ему не хотелось, чтобы не заглушать её голос.
– Отвернись! – девушка сказала это и тихонько рассмеялась. – Мне надо в душ.
– Иди. Потом пойдём погуляем. Уже рассвело.
Двор был залит невесомым утренним светом. Сырой воздух охлаждал кожу и по-кошачьи тёрся о ноги. Очевидно, ночью прошёл дождь. Д.Ф. и Филигранова его не слышали, очарованные своими чувствами и неожиданными признаниями.
По газону топтался дворник и собирал мелкий мусор в пакет, висящий на поясе. Дворник приостановился, посмотрел на них и опять занялся своим делом.
Д.Ф. обнял Филигранову за талию, мягко притянул к себе и поцеловал в губы.
Девушка замотала головой и сказала:
– Он на нас смотрит.
– Пусть смотрит.
– Не боишься?
– Чего?
Она пожала плечами.
Мужчина вновь поцеловал её и вполне уверенно сказал:
– Не бойся. Теперь так будет всегда. Мы будем целоваться при всех и столько, сколько нам захочется.
– А наедине рисовать и писать стихи?
– Конечно. Сколько нам захочется.
Внезапно рядом с ними, прошуршав крыльями, опустилось несколько голубей. Птицы людей не боялись. Они словно чувствовали, что эти двое счастливы и, может быть, сейчас их накормят.
автор Сергей Бурлаченко