Снова и снова за тонкой стеной звучали неуверенные аккорды всем знакомого собачьего вальса. Так мог играть только ребёнок лет пяти-шести или великовозрастный неуч, не имеющий никакого понятия ни о музыкальной грамоте, ни об элементарных правилах проживания в общественных местах. Хотя, вряд ли можно было назвать нашу общагу общественным местом. Ведь у каждого из нас была своя комнатёнка, и этот горе-музыкант не нарушал правила общежития, висевшие прямо у выхода на лестничную клетку.
Он играл (мне почему-то казалось, что это была особа именно мужского пола) из рук вон плохо, хотя заезженная мелодия просачивалась сквозь стену чуть ли не каждый день. Несмотря на то, что его музицирование просто выводило меня себя, я не могла ни пожаловаться на него общажному вахтёру, ни грозно постучать по батарее или стене, чтобы утихомирить наглого хулигана, поскольку жила в этой комнате на птичьих правах.
Два месяца назад над моей головой пронеслось родительское торнадо. В это самое время не только моей подруге Алине стало известно о моей непредвиденной беременности, но даже отец заметил глобальные изменения в моей фигуре и походке. Тут-то и сработала мина замедленного действия, зревшая в нашей очень недружной семье с самого моего рождения.
– Что, мать, Тонька-то вся в тебя? Такая же оторва и стерва, как ты. Чтобы духу её не было в нашей квартире, и пусть забудет навсегда дорогу к моей матери.
С этими словами Виктор Пантелеймонович пошёл к двери, попутно выкрикивая непотребные слова и вытирая огромным носовым платком разгорячённое лицо.
– Ничего не поделаешь, Тонечка. Ты же знаешь, отца не переспорить, и, уж если он заговорил матом, то не жди ничего хорошего. Давай посидим чуток на дорожку и иди себе с Богом, пока отец не хватился. Глядишь, отойдёт Пантелеймоныч, и сам за тобой приедет. Адресок-то не забудь с кем-нибудь прислать.
На том и порешили. Быстро собрав мои вещи в дорожную сумку, с которой я обычно ходила на тренировки, заплаканная мать крепко обняла меня на прощание, размашисто перекрестила сначала себя, потом меня и зачем-то отдельно мой подросший за последнее время живот.
На пороге своей малометражки меня встретила заспанная подруга Алька, никак не ожидавшая увидеть мою физиономию в два часа ночи, да ещё с огромным баулом в руках.
– Тоська (она звала меня Тоськой только в самых сложных случаях, когда была растеряна, испугана или беременна), ты чо так поздно заявилась? Неужто родичи из дома выставили? Говорила же тебе сделать, пока не поздно, аборт, а ты «люблю, люблю». Какое тут «люблю», если ему уже под тридцатник, а ещё ни одна баба не сумела его окольцевать.
Тяжело вздохнув, словно ей предстояло не спортивную сумку занести в комнату, а целую тонну всякой всякости, Алина нехотя протянула руку к моим вещам и почти волоком протащила их до самого окна.
– Ложись спать, дурёха. Утро ночи мудренее, – поглядев на часы, перековеркала она старинную русскую пословицу.
С той поры минуло четыре недолгих месяца. По крайней мере, для меня они пролетели, как один день. Роды прошли без осложнений, а вот малышку пришлось оставить в роддоме для «выпаривания».
По заверению врачей, мне придётся ещё месяц-другой побегать между больницей и своим временным пристанищем, а потом забрать новорождённую дочку домой. «Домой» – хорошо сказано. Только где находится этот пресловутый дом, я теперь не имела ни малейшего представления, ведь в родные пенаты дорога мне была заказана раз и навсегда.
Вот в этот напряжённый момент моей нелёгкой жизни матери-одиночки, не имеющей ни кола, ни двора, ни абы каких средства к существованию, на меня свалился ещё этот проклятый собачий вальсок. Словно назло мне, он звучал за стеной снова и снова. Одно радовало, что незатейливая игра незнакомого пианиста день ото дня становилась всё уверенней. Она даже стала приносить мне скрытое удовольствие от присутствия за стеной живого существа, сумевшего преодолеть нечто такое, что не имело названия, и, скорее, относилось к неизведанной по глубине человеческой душе.
Наконец, наступил долгожданный день выписки моего дитя из больницы. За время Дашкиного лечения Алина, добрая душа, уже успела договориться с администрацией общежития о моём заселении в её комнату. Благо, что общежитие носило гордый статус семейного.
Первое, что я услышала, занеся малышку в комнату, был уже знакомый мне собачий вальс. В этот раз он звучал как-то по-особенному, словно невидимый музыкант догадывался или даже знал, что происходит за стеной.
Неожиданно музыка стихла, и наступила почти гробовая тишина. Стало так тихо, что, казалось, было слышно, как капает вода из сломанного крана, и тикает старый Алькин будильник, оставшийся ей в наследство от бывших жильцов.
Вдруг кто-то тихонько поскрёбся в незапертую дверь, и уже через секунду в комнату вошёл, нет, не вошёл, а практически ворвался Егор, отец моей Дашеньки, мирно сопевшей в детской коляске. Если вы ещё не поняли, то Егор – тот самый тридцатилетний холостяк, военный лётчик, которого не сумела окрутить ни одна его «сожительница».
– Привет, малыш, – привычно улыбнулся Егор, – Где тут моя доченька? Подойдя к коляске, он уверенно откинул простынку, словно делал это уже сто тысяч раз, и удивлённо присвистнул.
– Какая же она маленькая… Никогда не видел новорождённых детей, разве что в кино. И как угораздило тебя, Тонька, сбежать в одной куртке? И матери хоть бы словечко написала. Извелась она вся, ждут тебя вместе с отцом домой. Батя у тебя мировой мужик, и любит тебя, дурочку, больше жизни. Ну, что застыли, девчонки? Прощайтесь, целуйтесь, можете поплакать или даже пореветь.
Взяв меня под локоток, Егор хитро прищурился и заговорщицки произнёс:
– Разрешите вас пригласить на танец? Кажется, это вальс?
Словно по его команде, за стеной заиграл во всю мощь уже набивший оскомину собачий вальс. Больше чем уверена, что со стороны наш танец выглядел очень глупо, но разве я могла отказать самому чудесному мужчине на свете. Мы кружились и кружились по комнате, а за стеной всё играл и играл собачий вальс.
– Мам, а что дальше было? – сонно прошептала моя трёхлетняя дочь Дашка.
– Что дальше? – переспросила я, – А что было дальше – это уже другая сказка.
Завтра я снова буду ей рассказывать сказку о собачьем вальсе, о знакомстве с Егором, о своих родителях и о любимой подруге Альке, вечно опаздывающей даже на самые важные мероприятия. А о гибели её героического отца в далёкой стране ей ещё только предстоит узнать. Но это будет потом. А сейчас Дашка уже крепко спала, тоненько посапывая носиком-пуговкой, натянув почти до самых глаз махровую простынку.
автор Ирина Абеляр
